Вспомнилось вдруг, как пацаном возили его к бабке, там была Катька-дурочка у которой дочь умерла, так она её выкопала и в сарае за огородами спрятала, нарядила, в косы ленты вплела, венок из васильков. Всей деревней после смотреть ходили, когда психовозка из района прикатила.
Коган поморщился, сплюнул: «И чего дрянь всякая в голову лезет, вот ведь гнусь, прости господи» Он остановился – замер на полушаге, улыбнувшись, театрально кашлянул и произнёс неожиданным фальцетом: – Здрас-с-се!
Старуха вздрогнула, повернула белое лицо. «Точно – шиза! Во глазища-то бешеные, – весело подумал Коган, – ох и везёт же мне сегодня на старичьё – сами на крючок насаживаются. Щас и эту вмиг отутюжим, – а сам тут же зачастил ласковой скороговоркой: – Прогуливаюсь, видите ли, вечерний так сказать моцион, врачи советуют, да я и сам как-никак э-э-э доктор. Да-с! Психотерапевт. Вот ведь как.
Запнувшись на миг от неудержимости собственного вранья, он снова откашлялся и мотнув головой сказал:
– Сперанский. Доктор… Иван э-э Моисеич.
И, кокетливо шаркнув по песку, добавил:
– Честь имею, так сказать. Если можно так выразиться.
8
Старуха молча глядела на него. «Может, буйная? Ещё укусит. Чего у неё там в коробке-то?» – быстрые мысли сновали в голове у Когана: – Обувь приобрели, я вижу? – кивнув на коробку, – дело хорошее, тем более распродажа. Я и сам уважаю – это ж какая экономия! До пятидесяти процентов! – Коган взмахнул рукой. Глупые чайки, рассчитывая на поживу, метнулись к нему, ужасно галдя и хлопая розовыми от заката крыльями. «Как слабая марганцовка, – подумала Агнесса Васильевна совсем не к месту. – Розовые» Она внезапно увидела всё происходящее отчётливей, резче, словно пыльное окно протёрли. Крикливые птицы, забавный коротышка, – он сказал, что доктор? – а сам птицам кричит «кыш!» – разве ж птицам кричат «кыш» Серый песок пляжа, разноцветные пятна ресторанных зонтиков по набережной, залитый сиреневым мраком силуэт домов и хилых деревьев – а за всей этой нелепостью – небо. Глубокое и бескрайнее – вот куда надо. Красно-оранжевый выдох его как округлая басовая нота – звук уже умер, а эхо бесконечно перекатывается ворча и жалуясь. – А я ноги вконец промочила, – рассеянно улыбаясь проговорила Агнесса Васильевна, – насквозь. Вот ведь незадача. А в коробке, – она погладила крышку, – там не обувь. Ей, в общем-то, было наплевать на промокшие ноги, причём тут ноги – она с удивлением ощутила странное желание, почти непреодолимую страсть высказаться напоследок, рассказать этому нелепому доктору про свою бессмысленную жизнь, про Зиги, о том, как звенят весёлые трамваи над Яузой, разрезая пополам зазевавшихся прохожих. Что ещё? – … самой себе доказывать тысячу раз, я и ехать-то не хотела. Уговорил, уломал, уволок! – я ж никакая и не еврейка даже, смешно сказать – дед немец – Краузе фамилия, а тут сплошной шолом.