Birthday», они кидались врассыпную, а вот папаши в белых рубашках и с пивом тут же вальяжно подтягивались, замыкали круг и, добродушно щурясь на солнце, слушали и оценивающе разглядывали исполнительницу. Там было на что посмотреть: гибкая и длинноногая, в ковбойских сапогах и коротких шортах, вернее сказать, это были оборванные по кромку задних карманов тугие, линялые джинсы, плоский загорелый живот, затянутая узлом под грудью рубаха, под которой ничего не было – папаши цокали языком и подмигивали друг другу со значением. Мещерский вполне разделял их восторги, но он был на службе, он плясал в меру сил, отчаянно потея и задыхаясь от темноты и душной рыбной вони. Сквозь дырки глаз, словно рваный кинофильм, ему показывали чехарду голубого и зелёного, макушки яблонь, жирную руку с перстнем, сжимавшую потный «Будвайзер», иногда туда попадало медовое плечо или ангельский завиток на потной, румяной щеке. Иногда голова съезжала набок и тогда наступала ночь. Приглушённо, как через подушку, доносилось треньканье укулеле и обрывки песенных фраз. Под занавес Миранда исполняла «Michelle» – верный хит, припев с непонятными французскими словами подхватывали и папаши. Расстрогавшись, лезли за портмоне и бумажниками, совали чаевые. Изнемогая от жары, Ник забирался за руль, гудел на прощанье. Всё тело чесалось, словно по коже сновали мелкие пауки. Миранда с неспешной грацией тоже усаживалась в машину. Жеманно улыбаясь, она посылала папашам воздушные поцелуи. Ник давил на газ. За первым же поворотом, съехав с дороги, он вываливался из кабины и, охая и чертыхаясь, сдирал с себя гориллью шкуру. В контору он приезжал в трусах и майке. Иногда им удавалось урвать час-полтора и заскочить на озеро или речку, Миранда выросла под Мидлберри и чудесно ориентировалась в хитросплетении сельских дорог и, похоже, знала все пляжи на местных озёрах. Их было четыре. Речка Оттер-Крик, не широкая, но стремительная и чистая, брала начало в местных горах и делила городок пополам. У мельницы – заброшенного кирпичного дома, похожего на острог, река взрывалась шумным водопадом и, ворча, проносилась под мостом, пузырясь и играя бурунами. Если перегнуться через перила и глядеть прямо в воду, то начинало казаться, что летишь – у Ника тут же начинала кружиться голова, а когда Миранда, раскинув руки, бесстрашно ложилась на перила, он в испуге хватал её сзади за пояс, прикасаясь костяшками кулака к гладкой и тёплой коже. Обессилев от купания, они падали на облезлые лежаки, молча глядели на серебристую рябь воды, призрачные блики на белых бортах лодок и яхт, на марево акварельных холмов, утекающих к сизым, словно полинявшим, горам на горизонте. Миранда слизывала языком капельки воды с верхней губы, её загорелый локоть был словно покрыт оранжевым лаком, от пупка едва приметная золотистая дорожка спускалась и исчезала под резинкой. У Мещерского перехватывало дыханье, во рту становилось сухо и он плёлся за лимонадом в полосатый ларёк под каштаном. Пили газировку, после считали доход, делили чаевые. Хозяин на чаевые не претендовал и у них в день выходило по сорок-пятьдесят на каждого. В выходные получалось вдвое, а то и втрое больше. Мещерский складывал деньги в жестянку из-под бельгийского шоколада, к середине августа там уже было под две тысячи. 6Лето казалось бесконечным, но август промчался безжалостно быстро, по утрам от реки уже тянуло свежим холодом, а закаты, незатейливые, всего в две гуашевых краски, наступали сразу после обеда. Миранда уволилась. Двадцать седьмого августа она улетела обратно в Феникс, штат Аризона. Так кончилось лето. Наступил скучный сентябрь.