Эдди попросил, чтобы позвали хозяина, но продавщица продолжала вести себя с ним по-хамски — она повторила, что фотография не готова.
— Я бы вам посоветовала: когда надумаете заглянуть в следующий раз, позвоните сначала.
— Хотите увидеть мои ниточки? — спросила у продавщицы Рут. — У меня и корочка есть.
У продавщицы — практически девчонки — своих детей явно не было; она подчеркнуто не замечала Рут, а это разозлило Эдди еще больше.
— Покажи ей свой шрам, — сказал Эдди четырехлетней девочке.
— Послушайте… — начала было продавщица.
— Нет, это вы послушайте, — сказал Эдди, все еще не понимая, что обретает собственный голос. Он еще ни с кем так не разговаривал, а теперь вдруг не мог остановиться. Его новообретенный голос не умолкал. — Я могу попытаться поговорить с человеком, который ведет себя по-хамски со мной, но я не собираюсь иметь дело с тем, кто ведет себя по хамски с ребенком, — услышал Эдди свой голос — Если здесь нет хозяина, то кто-то еще тут должен быть, например тот, кто работает. Я хочу сказать, есть здесь какое-то помещение, где делают матировку и вставляют фотографии в рамки? Здесь должен быть кто-то еще кроме вас. Я не уйду без этой фотографии и говорить буду не с вами.
Рут посмотрела на Эдди.
— Ты на нее разозлился? — спросила его четырехлетняя девочка.
— Да, разозлился, — ответил Эдди.
Он не знал точно, кто он такой, но продавщица никогда бы не догадалась, что Эдди О'Хара — молодой человек, которого часто мучают сомнения. Для нее он был сама уверенность — он нагнал на нее страху.
Она, не сказав больше ни слова, удалилась в то самое «помещение», о котором с такой убежденностью говорил Эдди. На самом деле при магазине было два помещения — кабинет хозяйки и то, что Тед назвал бы мастерской. И хозяйка, саутгемптонская светская львица и разведенная дама по имени Пенни Пиарс, и парнишка, нарезавший матировки и весь день изготовлявший рамки (рамки и рамки), были на месте.
Неприятная продавщица передала свое впечатление от Эдди, который был «просто жутким», хотя, глядя на него, ничего такого о нем нельзя было подумать. Если Пенни Пиарс знала, кто такой Тед Коул (и она хорошо помнила Марион, потому что Марион была красавицей), то она понятия не имела, кто такой Эдди О'Хара. Девочка, решила она, это несчастный ребенок Теда и Марион, которого они родили, чтобы как-то восполнить пустоту, образовавшуюся после гибели их мальчиков. Миссис Пиарс живо помнила их сыновей. Кто же может забыть постоянных заказчиков рамок? У них были сотни фотографий, которым требовались матировка и рамки, а Марион на этом не экономила. Пенни Пиарс помнила, что речь шла о тысячах долларов, и, конечно, магазин был обязан быстро сделать новую матировку и изготовить новую рамку для старой фотографии. Наверно, нам следовало бы сделать это бесплатно, подумала миссис Пиарс.
Но что это о себе думает этот мальчишка? Кто он такой, чтобы заявлять, что не уйдет без фотографии?
— Он просто жуткий, — повторила дурочка продавщица.
Бывший муж Пенни Пиаре, адвокат, научил ее одной полезной вещи: не позволяй рассерженному человеку говорить — пусть изложит свои претензии в письменном виде. Она следовала этому принципу, ведя собственный бизнес, который завел для нее бывший муж в качестве отступного.
Прежде чем выйти к Эдди, миссис Пиаре распорядилась, чтобы мальчик в мастерской бросил текущую работу и немедленно сделал матировку и новую рамку для фотографии Марион в отеле «Дю Ки-Вольтер». Пенни Пиарс не видела этой фотографии — сколько времени прошло? — лет пять. Миссис Пиаре помнила, как Марион принесла все пленки; на некоторых негативах были царапины. Когда мальчики были живы, фотографии их делались небрежно, хранились кое-как. А когда мальчики погибли, Марион решила, что почти каждый их снимок стоит того, чтобы его увеличили и взяли в рамку, поцарапанный он или нет, — к такому выводу пришла Пенни Пиарс.
Зная историю того несчастного случая, миссис Пиарс не могла удержаться — она внимательно рассмотрела все фотографии.
— А, так вот о чем речь, — сказала, увидев фотографию Марион в кровати и голые ножки мальчиков.
В этой фотографии больше всего поражало выражение нескрываемого счастья на лице Марион, а еще ее необыкновенная красота. Сегодня красота Марион осталась при ней, а вот счастье покинуло ее. Это обстоятельство жизни Марион поражало всех без исключения женщин. Поскольку миссис Пиарс не была полностью чужда ни красоты, ни счастья, она чувствовала, что никогда не обладала ни тем ни другим в той степени, как Марион.
Прежде чем отправиться к Эдди, миссис Пиарс взяла со своего стола десяток чистых листов бумаги.
— Я понимаю, что вы недовольны, и очень сожалею об этом, — любезно сказала она красивому шестнадцатилетнему мальчишке, который, как ей показалось, просто не способен никого напугать («Нужно мне подыскать продавщицу получше», — думала Пенни Пиарс, глядя на Эдди и недооценивая его. Чем пристальнее она на него смотрела, тем больше ей казалось, что он слишком хорошенький, чтобы его можно было назвать красивым). — Когда мои клиенты сердятся, я прошу их изложить их претензии в письменной форме, если вы не возражаете, — опять любезно добавила миссис Пиарс.
Шестнадцатилетний мальчишка увидел, что хозяйка протягивает ему бумагу и ручку.
— Я работаю у мистера Коула. Я секретарь писателя, — сказал Эдди.
— Тогда вы не будете возражать против того, чтобы изложить ваши претензии письменно, да? — сказала Пенни Пиарс.
Эдди взял ручку. Хозяйка одобрительно улыбнулась ему — она не сияла красотой и не светилась от счастья, но тем не менее не была лишена привлекательности и излучала доброжелательность. Нет, понял Эдди, он не будет возражать против того, чтобы изложить это письменно. Именно такое предложение и было необходимо Эдди, именно этого требовал его голос, до того заточенный внутри него. Он хотел писать. В конечном счете именно поэтому он и искал такую работу. Но вместо писательства он получил Марион. Теперь, теряя ее, он находил то, чего хотел до начала этого лета.
А что касается Теда, то Тед его ничему не научил. Если Эдди О'Хара что-то и почерпнул у Теда Коула, то лишь читая его. Всего несколько предложений — вот какой урок один писатель может преподать другому. Из «Мыши за стеной» Эдди научился чему-то, состоящему всего из двух предложений. Первое из них было: «Том проснулся, а Тим — нет». А потом там было еще такое предложение: «Это был такой звук, как если бы в стенном шкафу ожило одно из маминых платьев и попыталось слезть с вешалки».
Если Рут Коул из-за этого предложения всю свою жизнь с опаской относилась к платьям и стенным шкафам, то Эдди О'Хара слышал звук платья, сползающего с той вешалки, так ясно, как любой другой звук, когда-нибудь им слышанный, в своих снах он видел движения этого скользкого платья в полутьме стенного шкафа.
А в «Двери в полу» было еще одно неплохое первое предложение: «Жил да был один маленький мальчик, который не знал, хочет ли он рождаться». После лета 58-го Эдди О'Хара наконец-то понял, что чувствовал маленький мальчик. Там было еще и другое предложение: «Его мама тоже не знала, хочет ли она, чтобы он рождался». Только встретив Марион, Эдди понял, что чувствовала эта мама.
В ту пятницу в магазине рамок в Саутгемптоне произошло судьбоносное событие — Эдди осенило: если секретарь писателя стал писателем, то голос ему дала Марион. Если лежа в ее объятиях (в кровати Марион, внутри нее), он впервые в жизни почувствовал себя почти что мужчиной, то, лишь потеряв ее, он понял: у него есть что сказать. Право писать Эдди О'Хара обрел, когда понял, что жизнь ему предстоит прожить без Марион.
«Вы можете представить себе Марион Коул? — писал Эдди. — Я хочу сказать, можете ли вы увидеть ее мысленным взором, представить, как она выглядит?»
Эдди показал два своих первых предложения Пенни Пиарс.
— Да, конечно… она очень красива, — сказала хозяйка. Эдди кивнул и принялся писать дальше: