Видимо, прав был французский философ-садовед М. Бланшо, утверждавший, что нельзя «привыкать к Саду». Вместе с тем, сюрреалисты не зря называли его «божественным маркизом», «освободителем». Они ссылались на неожиданные для легендарного «садиста» слова: «Мое перо, говорят, слишком остро, я наделяю порок слишком отвратительными чертами; хотите знать почему? Я не хочу, чтобы любили порок… Несчастье тем, кто его окружает розами!»
Лукавство? Пусть!
Культура должна пройти через Сада, подбирая подходящие слова для раскрытия эротической стихии. Лишь при условии свободного владения языком страстей чтение Сада станет не столько порнографическим откровением, занятным самим по себе, сколько преодолением болезни немоты, которая сковывает «смущающуюся» культуру.
Глядя, как дружно идет человечество по пути философии наслаждения, видя неисчерпаемость российского садизма и задубелость его мазохистской изнанки, я радуюсь, что маркиз де Сад не устареет и в XXI веке.
Секс как спорт
Раньше было проще. Раньше все сводилось к тому, чтобы ЕЕ победить. Или, как еще раньше, совсем давно, говорили: ЕЮ овладеть. Но если я говорю, что раньше было проще, это не значит, что победа давалась легко. Напротив, те, кто жили активной половой жизнью тридцать лет назад, хорошо помнят, что они побеждали буквально в рукопашном бою.
Девушка сдавалась по кускам. Сначала овладевали рукой. Это называлось «взять за ручку». Сердце замирало — позволит ли? А если позволяла — Боже, какое счастье. Так и ходили «за ручку» — счастливые, как в советском кино. Потом овладевали лицом. Это значит, что начиналась драка за поцелуй. Девушка стискивала зубы так, словно она была не девушкой, а бульдогом. Разжать ей челюсти не было никакой возможности, даже если намечалась большая любовь. Приходилось действовать хитростью, используя навыки психологической войны. Первый поцелуй оказывался почти всегда поцелуем врасплох: ОНА отвлеклась, увлеклась, разговорилась о чем-нибудь для НЕЕ важном, существенном, например о том, как ОНА в первый раз купалась в Черном море — ЕЕ раз и — поцеловали в губы. ОНА — пихаться, толкаться, кусаться — но поздно, и дела уже назад не вернуть. Потом наступал черед «коленки». За ручку можно — а за коленку нельзя. Логика во всем этом была всякий раз железная.
Затем, пройдя еще целый ряд жизненно важных этапов, начиналась основная борьба с раздеванием. Она затягивалась на долгие часы и, как правило, сопровождалась серьезной порчей одежды. Когда же измученная, истерзанная, на последнем издыхании от яростного сопротивления, девушка, как это называлось, отдавалась, на секс ни у кого не хватало ни сил, ни умения.
Секс долгое время оставался в России любительским занятием. Мужчины считали свои победы, а девушки — свои промахи. Но и те, и другие, за немногими исключениями, так никогда и не смогли овладеть даже азбукой половой жизни. Во всем, что хоть как-то отличалось от привычной позы, виделось извращение. Об извращениях рассказывалось с вытаращенными глазами. Судя по скудным данным, в основном вращавшимся вокруг геникологии, люди имели самые убогие представления о своих эрогенных зонах, впрочем, даже и не зная, что они именно так называются.
Мне позвонил милый беллетрист-шестидесятник:
— Слушай, я обзвонил всех «наших» (он назвал известные имена) — никто не знает. Что такое, язык сломаешь, куннилингус?
— Действительно, язык сломаешь…
— Ах, это?! — смутился он.
Было ли от этого их поколение несчастным? Кто знает! Понятие счастья в нашей стране остается непредсказуемым.
В начале 80-х годов наметился (еще до всяких политических перемен) процесс женской сексуальной эмансипации, который, в конечном счете, поставил многих наших мужчин в довольно неловкое положение. Устойчивая роль победителя у мужчины постепенно была отнята. Женщины если и не научились делать выбор заранее, то по крайней мере обзавелись достаточным количеством шуточек-прибауточек и разгадали мужскую игру. Вот этого мужчины и не ожидали, к этому не были готовы.
Вся новизна началась, пожалуй, со словечка ЕЩЕ. Казалось бы, что может одно слово изменить в половой жизни, но оно изменило отношения. Если в 70-е годы слово «трахаться» стало знаком грядущих перемен, то ЕЩЕ, слетевшее с женских губ и все чаще раздающееся в ночной тишине, оказалось требованием не столько даже времени, сколько женщин. Они захотели дополнительных удовольствий, не предусмотренных в русском мужском прейскуранте.