— Ну а я что буду делать? — спрашивает она.
— Руководи.
— Между прочим, мыть пол — это женская работа.
— Между прочим, мыть пол — совершенно мужская работа.
— Что-то должна же я делать?
— Развлекай меня.
— Каким образом?
— Лучше всего петь, но можно рассказать басенку; можно сплясать, но опять же лучше прочитать что-нибудь, Маяковского или Вознесенского.
— А я люблю Уитмена.
В гостиницу вошли Стелла и Николай, веселые, порозовевшие от ходьбы.
— Ба, у вас тут уже порядок! — воскликнул Николай.
— Ждем гостей, — пояснил Лобов.
Вошел Полонов с портфелем, в котором что-то весело позванивало, а вскоре появились довольные баянисты: они раздобыли угощение — яйца, огурцы, кур.
Рыхлые, белотелые поварихи из пионерского лагеря — Света и Элла, блондинки, с воздушными химическими завивками (а ля мулатка), в коротких шелковых цветастых платьях, не заставили себя долго ждать. Знакомились со всеми, подавая пухлые, горячие ручки, отвечали на вопросы ангельскими голосами.
Сели за стол, уставленный как бы в тон празднично желтеющим, выскобленным доскам бутылками коньяка с золотистыми этикетками.
Полонов провозгласил витиеватый тост за здоровье поварих, и те зарозовели стыдливо и благодарно. Рюмки наполняли часто, тостов было много: пили за хорошую погоду, за тех, кто в море и дрейфует на льдине, пили за здоровье, за жизнь на других планетах, до которой, собственно, не было никому дела, за любовь.
Шумели, спорили безалаберно, подшучивали друг над другом, и гостьи, освоившись, стали заразительно хохотать; сочные, круглые лица их раскраснелись, как у горячей печи, глаза лучились преданной добротой, как у истосковавшихся по веселым компаниям людей. Потом они стали просить, чтобы сыграли их любимую песню, и, когда Володя-маленький растянул меха баяна, они дружно, с чувством подхватили:
Курносая Света так старалась, выводя трудные высокие ноты, что вскоре посадила голос и, обиженно покашливая, замолчала.
Потом отодвинули стол в сторону и начались танцы. Свете приглянулся Володя-маленький, она приглашала только его, что-то шептала ему на ухо и смеялась до слез.
Выбор Эллы пал на Полонова.
— Вы верите в любовь с первого взгляда? — хлопая длинными ресницами, спрашивала она.
— Что вы! Я в женскую любовь вообще не верю…
Веселье было в полном разгаре, когда Ирина предложила Лобову пойти погулять.
Вышли за поселок. Небо было розовое, чистое, без единой звезды. Солнце совсем на короткое время скрылось за горизонтом. Темно-фиолетовые вершины сопок как бы парили над густой тенью в лощине. Стылый ветерок шевелил еще сочную и тугую траву, белые головки отцветающей пушицы.
Они подошли к небольшому ручью, заросшему осокой и тальником. Синяя вода бежала по ослизлым зеленым камням, старалась наклонить осоку, но та, недовольно шелестя, тянулась туго из воды, разрезая ее лезвиями стеблей.
— Смотри не намочи ноги, — прошептала предостерегающе Ирина, неожиданно перейдя на «ты», когда Лобов наступил на скользкий камень, и, спохватившись, замолчала.
Дорога поворачивала по течению ручья за узкую полосу кустарника, потом тянулась вверх, огибая подножие сопки. За кустами они остановились, он обнял Ирину, и она, теряя себя в каком-то сладком тумане, потянулась к нему.
Поднялись на перевал, прошли его плоскую вершину. Перед ними далеко внизу открылось большое, розовеющее в синеве земли озеро. Теперь они шли по кочкастой, пружинящей сухой тундре, иногда спотыкались и смеялись радостным, наполненным ожиданием смехом.
Почти у самого озера, под крутым берегом, стоял небольшой деревянный балок с прокопченной железной трубой. Они подошли к балку, Ирина остановилась, и на лице ее опять появились нездоровые розовые пятна.
— Мы с ребятами рыбачили здесь в первый день, но ничего не поймали, — пояснил Лобов и, открыв дверь, вошел в балок.
— Тут кто-то недавно был, — Ирина потрогала ромашки в стеклянной банке на маленьком столике у окна. — Чисто очень.
Балок был узкий, деревянный топчан занимал почти половину его площади, у двери стояла круглая железная печурка.
— Весной тут живут охотники. На озере много дичи, — Лобов достал из стола пустой закопченный чайник. — Чай пить будем?..