— Не волнуйтесь, все будет хорошо, — успокаивает мужчина. — Ему скоро станет гораздо легче. Ольга Юрьевна! Введите викасол. Да, да, для улучшения свертывания крови. А вы пройдите в другую комнату и успокойте детей. Вдруг они проснутся.
— Напрасно вы ее выпроводили. Она медработник и вполне могла бы помочь нам, — голос у девушки сух и спокоен.
— Запомните, Оля: в критическую минуту влюбленный медик всего-навсего влюбленный человек.
— Давление падает… Кажется, сердце остановилось…
— Немедленно вводите адреналин… Закрытый массаж сердца! Дыхание рот в рот.
— Я приготовила еще реополиглюкин.
— Хорошо, он должен поднять давление.
— Давление поднимается.
— Сколько?
— Чуть больше ста.
— Хорошо! Будем увозить. Я позвоню в реанимацию.
Его слегка знобило, будто он стоял на сильном ветру, и он почувствовал, что способен идти дальше. Он почувствовал ту необычную легкость, которая всегда приходила к нему, когда он хоть на мгновение вырывался из плена плотного алого шара. И тут же — это длилось всего считанные секунды — к нему пришло просветление. Что это с ним происходит? Что это они с ним делают? Откуда взялись эти люди в белых халатах? Но опять он проваливается в прохладную предутреннюю стынь северной ночи.
Тяжелая, обитая желтой кожей дверь подается с трудом — как он ослаб! Он проскальзывает в щель, и дверь захлопывается, как сильная челюсть большого голодного зверя.
Его окружает удушливый сырой мрак. Но он не может повернуться и уйти. У него уже не хватит сил открыть дверь. И он делает еще один шаг, решительный шаг в кромешной темноте.
Он не чувствует под ногами твердого и летит вниз, но ему вовсе не страшно. Полет удивительно медленный, это скорее всего парение в теплой ночи. Воздух становится чище, пахнет нагретой землей, и он чувствует себя невесомым.
Парение приостанавливается, он приземляется на что-то упругое, подрагивающее, как батут. Впереди холодно сверкнул цилиндрический предмет. Он тянется к нему. Оказывается, это огромная никелированная дверная ручка. Значит — за этой дверью?
Его переполняет яростное желание знать правду. Он рвет на себя ручку и оказывается в большом зале, освещенном спокойным голубым светом.
В центре зала он видит ее. Она почти обнажена — сквозь прозрачную ночную рубашку просвечивает ее удивительно белое тело.
У него от отчаяния начинает болеть голова: он ничего не может сделать, ничего не может изменить. Он чувствует, что вот-вот должно произойти такое, чего он потом никогда не поправит. Любовь к этой женщине наполняет его жаждой борьбы за ее и свою честь.
Она была сейчас необъяснимо молода и стройна, как в первые дни их знакомства. Эта притягательная хрупкость поразила его много лет назад на озере, когда еще не было любви, а было жаркое, постыдное туманящее разум желание.
В тот первый вечер их знакомства, когда он добился своего, когда она, убитая случившимся, сжавшись в комочек, отвернувшись к стене, лежала на топчане рядом с ним, он понял, что не сможет обмануть, бросить это невинное доверившееся ему существо. И потом случилось то, что случается с каждым любящим мужчиной: для него стала желанной только эта женщина, С годами его чувство не охладело.
Что же произошло теперь?
Плавным, спокойным движением руки женщина распустила волосы. Темные пряди, слегка отливающие синевой, прикрыли оголенные плечи. Она была красива, раскрепощена, она, казалось, собиралась войти в теплую воду реки.
Он почувствовал испарину на лбу. Его душила ревность, но он не знал, что предпринять, как остановить мать его детей от рокового шага.
В голубой выси неожиданно возникает прохлада, дышится легко, пахнет, как после грозы, озоном.
— Ирина Михайловна! Приподнимите голову мужа. Еще чуть-чуть повыше. Ага, вот так будет хорошо. Ольга Юрьевна, голубушка, берите носилки. А вы, Ирина Михайловна, не суетитесь. Возьмите на всякий случай одеяло.
— Олег Иванович, вы так толкаете, что я — могу упасть.
— Наклоните носилки, а то двери узкие. Я постараюсь не толкать. Я просто выше вас и потому вам неудобно. Ирина Михайловна, придерживайте больного. И не плачьте, этим делу не поможешь. Уж вы-то должны понимать! Вы же медик…