Он всегда был ее опорой, ее утешением, ее верой — ее жизнью.
— Кира, выпей воды и успокойся, слезами ничего не изменишь, а решение мое верное. Я не отступлюсь, не даром же родился в январе.
Через несколько минут, подавив рыдания, Кира Анатольевна торопливо взяла стакан воды и стала пить.
— Прости меня, Илюша, — вытирая платочком заплаканное лицо, сказала она. — Давай все спокойно обсудим.
— Я всегда считал, что обладаю двумя хорошими качествами: настырностью, трезвой, не глупой настырностью, и приживаемостью. На фронте я приживался там, где люди сходили с ума от страха. Я не трус был, я знал — если надо, так надо… И это «надо» заставляло меня выживать и жить. Каждый мужчина должен многое испытать. Испытание — это санитар мужества, оно убивает вирус мещанства. Если ветер укрепляет корни дерева, то испытание — характер мужчины.
— Ведь там больница какая, аппаратура хорошая и врачи лучшие, — перебила его жена.
— Может, чуть все и получше, но дела не меняет. Риск остается, разница в процентах, но проценты процентами… Главное, морально здесь я лучше себя буду чувствовать. Боюсь до смерти самолета, кажется, что живым из него не вынесут. Потом сама знаешь, какое у меня сердце.
Она вдруг опять сорвалась и заплакала.
— Почему, почему это должно быть все с тобой?
— Глупо! У каждого свое. Вытри у меня пот на лице, — попросил он. — Я еще терпимо себя чувствую, месяца три поживу, ну а при удачной операции, может, и больше. В жизни я кое-что сделал, резковат иногда с людьми был, ну да понимавшие — прощали… Постой, так вот кто это!.. Шрамов! — Осокин подался вперед, лицо его еще сильнее побледнело, — Кира, я видел Шрамова.
— Какого Шрамова? — не поняла жена.
— Того, того самого… Ну того, что на бюро… и его дочку мы искали, — от волнения Осокин стал заикаться.
— Ох, господи! Где ты его видел?
— Он стоял у второго вертолета. С портфелем, в замшевой куртке. Я вначале не узнал его, а теперь убежден, что это он. Кира, умоляю тебя, может, вертолет еще не ушел… Или хотя бы узнай, в какой поселок он улетел. Он должен знать правду, найди его.
Кира Анатольевна торопливо накинула пальто, у двери остановилась, спросила:
— Как же ты один-то?
— Ничего со мной не будет. Не теряй времени, Медсестра сейчас придет.
Дверь за женой захлопнулась. Осокина мелко, противно затрясло, перед глазами поплыли оранжевые пятна.
«Только бы теперь не умереть, — подумал он. — Это очень важно!»
«Крепись, — говорил он себе, — крепись, ты же январский, и тебе на роду написано быть стойким».
Хлопнула дверь, пришла медсестра.
— Куда это ваша жена как угорелая побежала? Я ей кричу, а она не отвечает. Наш самолет сел, пора собираться, скоро посадку объявят. Насилу место выбила вашей жене, народу летит прорва — отпуска.
— Простите меня, сделайте укол… сердце… плохо, — еле слышно прошептал Осокин.
Сестра глянула на землистое лицо больного и кинулась к своей аптечке.
За жизнь, а особенно за долгие месяцы болезни он хорошо изучил себя. Познания, почерпнутые из популярных медицинских изданий, прочитанных с пристрастием больного, плюс воображение позволяли представлять, что происходит с ним.
Пока медсестра возилась с аптечкой и шприцем, он, чувствуя холод в ногах, понял: сердце все слабее и слабее гонит кровь, давление в сосудах падает, в ногах и руках кровь застаивается, и нервы посылают тревожные сигналы в головной мозг, а тот приказывает сердцу работать сильнее, но оно так ослабело, что не в силах выполнить приказ.
Какое теперь в нем отчаянное сражение! Еще немного, и сердце проиграет его. Нужна помощь, действенная, решительная.
Вот так было в далеком детстве. Как-то он сорвался с дерева и ударился сильно о землю. Он лежал, раскинув руки, видел голубое небо и не мог вздохнуть. Он слышал, как стучит собственное сердце, но окаменел. Потом что-то лопнуло внутри, что-то там произошло, он задышал и увидел, как по небу летят журавли.
Он кричал теперь себе, что нужно бороться даже тогда, когда сердце станет холодным и твердым — за жизнь всегда нужно бороться.
Руки у Беллы подрагивали. Десятки раз она делала подобные уколы, делала легко и быстро, а теперь, разволновавшись, не могла найти вену.
Пульс угасал, посиневшее лицо больного каменело.
Наконец она нашла вену, ввела в нее иглу. Кровь тонкой вишневой ниточкой поползла в шприц. Белла легонько надавила на поршень, и содержимое медленно начало уходить в вену.