Сбоку на Зину наваливается полный мужчина в модной полосатой майке, какой-то холоднотелый и неприятный. Он нагло смотрит ей в глаза и дышит прямо в лицо. Зина крутит головой и думает, что самое страшное, если размажутся ресницы.
В углу вагона, с корзиной, укрытой белым полотенцем, и объемистым рюкзаком, сидит женщина. Ей лет сорок пять, лицо от загара глинистого цвета, губы большие и сухие, вздернутый, слегка начавший шелушиться нос, ладони крупные, мозолистые, в мелких трещинках. На женщине розовая застиранная блузка, черная в обтяжку юбка, серые чулки и туфли без каблуков.
Пассажиры при поворотах и толчках валятся на женщину, на ее корзину и рюкзак. Она стыдливо молчит.
— Это какая станция? — спрашивает женщина у всего вагона.
Ей называют станцию. Женщина напряженно что-то вспоминает, недовольно поджимает губы и тяжело вздыхает.
— Вам какую станцию нужно? — спрашивает пассажирка в очках.
Приезжая запамятовала станцию. Смотрит обреченно на свои вещи, точно от них ждет подсказки. Глаза ее влажно и испуганно блестят.
— Когда ж тупик-то будет? Нужная мне последняя станция.
Женщине говорят, что она на кольцевой линии, что тупика не будет, ей нужно пересаживаться на другую линию. А она не может взять этого в толк, все спрашивает название станций и ждет тупика.
Зина узнает в этой женщине жительницу из родных мест, вернее, так теряются в большом городе ее земляки.
Мать Зины работала на овощной базе, и у нее такие же большие истрескавшиеся сухие ладони, коричневое, с бесцветными, выгоревшими на солнце бровями лицо. Зина старается не смотреть на приезжую, боится, что та увидит ее и признает в ней свою, не городскую. Девушка пытается пробиться в другую часть вагона.
Окна вагона затянуты мягкой, близкой темнотой. В темноте подрагивает слегка размываемое движением отражение людей. Бледный эфемерный мир за окнами вагона кажется чище и добрее настоящего.
Вот в окна начинает как бы впадать слабый, солнечный свет. Поезд, скрипя, тормозит, пассажиры валятся по ходу, охают женщины, чертыхаются мужчины.
Эфемерный мир за окном вагона исчезает, видны бетонные ребра туннеля, железные крюки, на которых подвешены с свинцовой оболочкой кабели, синие и красные проводки. Станция. Вагон как по мановению всесильной руки пустеет.
Зина останавливается у колонны с ярким витражом, окованным тусклой бронзой. Девушка торопливо одергивает платье, ставшее помятым и волглым. Зал вдруг обезлюдел, стал тихим, точно засыпающий ребенок. Не слышно гула поездов, мурлыканья эскалаторов, топота ног. От непривычной тишины Зина даже оробела. Но тишина длилась всего с десяток секунд, и вот новые поезда, и подгоняемые всеобщей суетливостью люди бегут в разные концы станции, смешно и бестолково лавируя.
На улице Зину охватывает тоска. Зачем она в этом городе? Зачем приехала на эту станцию метро?
Она вспоминает дом, маму, которая сегодня, наверное, не работает, вспоминает об отце, у которого большие горячие руки и который безмерно любит маму и ее, свою дочь. Как горько плакала мама, когда Зина сказала, что поедет работать в большой город, как не хотел отпускать отец, считая ее совершенно несамостоятельной, робкой и слабенькой. Какая же она слабенькая, если в школе занималась гимнастикой!
Зине тоскливо, Зине хочется домой к маме и отцу.
«Глупо, глупо распускать нюни», — говорит она себе.
Она садится в троллейбус и едет несколько остановок. В троллейбусе гуляет ветер. Машина скрипит и трясется.
Увлекаемая потоком людей, девушка идет бесцельно, не зная куда.
Пыльные деревья, огрубев от жары, скучно шелестят листвой, пахнет асфальтом, кофе и жареным луком.
Зина останавливается у стеклянной будки телефона-автомата и ждет, когда из нее выйдет женщина. В кустах у будки, над оберткой от мороженого, поблескивают черные, перламутровые мухи и золотисто-полосатые осы. Осы, свесив ниточки хоботков, гудят самозабвенно и угрожающе.
Зина входит в тесную телефонную будку, прокаленную солнцем, где еще пахнет духами, снимает трубку, запускает в щель две копейки. Автомат с наслаждением, точно лошадь кусок сахара, тут же схрумкал монету.
— Дуралей! — Зина легонько, беззлобно ударяет кулачком в блестящий диск — лоб автомата, потом достает из сумочки еще одну двушку.