Елизар, почувствовав себя хозяином положения, стал помыкать новой женой. И ему это нравилось, ибо после пятилетнего услужничества молодой жене, которая бросила его сразу после растраты, он вкусил теперь прелесть барства.
Дарья выполняла всякую прихоть четвертого мужа с покорностью богобоязненной христианки, она считала, что за жизнь Елизару вдоволь пришлось хлебнуть горюшка и теперь он — имеет право на покой.
В доме бывшим кассиром была установлена жесткая экономия во всем. Каждый заработанный Дарьей рубль брался на учет, и сама Дарья не имела права потратить и копейки без ведома Елизара. В большую амбарную книгу хозяин старательно и аккуратно записывал все расходы. Свою скромную пенсию Елизар не получал, ее переводили на сберегательную книжку. Дарье Семеновне же он говорил, что пенсию пока высчитывают, возмещая прошлую растрату.
Кадыкастый, с большими вывернутыми губами, приплюснутым носом, высоким лбом, Елизар походил на одного известного киноартиста и этим тоже гордился.
— Я мог бы в кино сниматься, мог бы прославиться, — говорил он Дарье, — если бы я в семье артистической родился и образование соответствующее получил.
Воспрянув от прошлых потрясений, через год Елизар Савельевич вроде как помолодел. Стал он куда-то уезжать. Возвращался поздно вечером, блаженно ухмыляясь, покручивая седые усы, загадочно поблескивая глазами. Весной он вовсе исчез, прихватив с собой кое-какие ценности Дарьи Семеновны и то, что было ими скоплено за прожитые два года.
О ценностях Дарья не жалела и жаловаться никуда не пошла. То, что ее так нагло обокрали, она перенесла спокойно. Пока не было Елизара, даже за могилой его матери ухаживала. Вообще-то она знала, что Елизар непременно вернется. Была уверена она почему-то в этом.
Так оно и получилось. Месяца через четыре, в канун осенних холодов, Елизар объявился. Был он худой, заросший рыже-бурой щетиной, с синими кругами под глазами, в потрепанном пиджачке, найденном, видно, на свалке. Пришел поздно вечером, как мышь проскользнул в открытую Дарьей дверь и сразу бухнулся на колени, горько заплакал. Слезы так сильно лились из его глаз, что вскоре от них стал мокрым пиджак на животе.
— Прости, прости, окаянного, — лепетал он, стараясь поймать и поцеловать руку Дарьи. — Будь она проклята, эта грабительница, эта распутница молодая, эта ведьма электронная! Сгубила она жизнь мою, вновь ограбила, вновь испепелила душу мою.
— Да встань ты, встань! — взмолилась Дарья, готовая сама разрыдаться.
После гибели дочери Дарья особенно тяжело переносила всякие неудачи других. Так уж устроены русские женщины: коли жалко человека, так они и душу без оглядки ему отдадут.
— Я ж и прошлую растрату ради нее совершил. В тюрьму чуть она меня не загнала. И опять эта подлая баба вышвырнула меня, — причитал Елизар.
В доме вновь был введен строгий учет получаемых Дарьей денег и беспощадная экономия на всем.
Второй раз Елизар сбежал через полтора года, в канун первомайских праздников, по привычке прихватив накопленные за это время деньги и кое-что наиболее ценное из одежды Дарьи.
По всему было видно, что Елизар сбежал на лето, и потому Дарья о беглеце не горевала. Но ни осенью, ни зимой блудный муж не вернулся. Не вернулся он и через год и через два, а как-то на кладбище в самом дальнем, заброшенном углу Дарья увидела свежий небольшой холмик без памятника и оградки и сразу поняла, что это могила Елизара Савельевича. Кладбищенский сторож подтвердил потом это.
Могила бывшего кассира вскоре заросла травой, и через год ее уж трудно было найти. О Елизаре Дарья как-то разом забыла, точно его никогда и не было. Собственно, от бывшего кассира ничего не осталось, даже фотографии.
Несколько лет Дарья жила одна. Томилась одиночеством, она уж не могла, чтобы за кем-то не ухаживать, кому-то не сострадать, о ком-то не беспокоиться. Вот тут-то и повстречалась Дарья с Грызловым: он застрял в дверях магазина с тремя сетками, набитыми продуктами.
— Давайте я вам помогу, — угодливо подхватив самую тяжелую авоську, сказала Дарья.
Грызлов даже не взглянул на помощницу и всю дорогу до самой дачи молчал, как сыч. У калитки Дарья стала прощаться, но Грызлов энергично кивнул женщине, давая понять, чтобы она шла следом за ним.
Дача у Грызлова была прочная, но такая неухоженная и запущенная внутри, что Дарью это просто поразило. Полы были черные от грязи, на окнах — пыль и паутина, на кухне — горы мусора, а прусаки изгадили все обои. Грызлов отдышался, затем полез в карман, достал пятерку, сунул ее Дарье и буркнул: