Осенью их небольшое стадо пробегало десятки километров в поисках желанного лакомства. Иногда им попадались особые грибы: большие бледно-розовые, с белыми пятнами по всей поверхности тугой, сыроватой шляпки. Стоит съесть несколько таких горьковатых шляпок, и тело наполняется мягкой, успокаивающей слабостью, игривость, беспечность теленка охватывает взрослого оленя. Он не боится волков, чувствует себя могучим, сильным, хотя не может пошевелить головой, ходит покачиваясь, даже падает.
Год назад, когда сама оленуха была длинноногим, быстрым теленком, в сильную пургу от небольшого стада, охраняемого человеком, откололась часть животных. Ветер загнал их в далекие леса, где они ранее не паслись.
Люди не смогли найти оленей, и олени стали жить по тем законам, по которым жили их предки, вновь открывая эти законы для себя.
Жизнь теперь была иная. На табун часто нападали волки, даже медведи и росомахи, в животных стреляли люди, которые ранее оберегали их и ухаживали за ними, самим приходилось искать корм, укрываться от шквальных холодных ветров, спасаться от надоедливого гнуса и ненасытного овода, находить в тундре богатые ягелем отельные места.
Молодой самец — тыркылин главенствовал в стаде. Это он привел животных в долину, где много корма, где можно укрыться от ветра и волков.
В конце лета, когда только начинала желтеть листва на кустарнике, а трава затвердела до того, что ранила десны, когда по утрам от инея серебрились вершины гор, а лужицы покрывались тонким ледком, но дни стояли еще теплые, комаров и гнуса не было, когда оленуха чувствовала в себе неимоверную силу, ее охватила какая-то странная болезнь. Редкая зелень, росшая в низинах, еще сочная, мягкая ветошь и даже ягель для нее потеряли всякий вкус.
Оленухе было чуть больше двух лет, и впервые она почувствовала в себе странный огонь. Кровь в стремительном полете, казалось, разрывала сосуды, но застаивалась в крестце и горела там. Волны томительного озноба пробегали по всему телу. Беспокойство, непонятное и ранее неведомое, мучило оленуху. Она бегала от важенки к важенке, вопросительно, приглушенно, точно боясь себя, хоркала. Старые самки смотрели на нее спокойно, лениво, с врожденным усталым равнодушием. Их глаза уж отблестели и кровь, некогда и в них полыхавшая огнем, теперь остыла.
Раньше молодая оленуха смотрела на самца — тыркылина с недоумением и испугом. А он бегал по стаду, принюхиваясь и присматриваясь к важенкам. Когда он приближался к молодой оленухе, его обезумевший вид, запах, отличный от запаха травы, земли, наполнял ее страхом, и она шарахалась в сторону. А теперь оленуха бегала по стаду, но не могла найти того, к кому, призывала кипящая, неистовая кровь. Потом она увидела пасущихся оленей на другой стороне реки, за кустами, и кинулась туда, призывно хоркая, чувствуя тыркылина, переполненная желанной встречей с ним.
Тыркылин услышал ее зов, поспешил навстречу. Его сильное тело рвалось к оленухе сквозь кусты, не страшась топей, подстерегавших в чащобе опасностей.
Они встретились на взгорье, и молодая самка остановилась.
Бока оленухи от быстрого бега то сильно вздувались, то опадали, обнажая округлые ребра, с языка стекала белыми хлопьями пена. Оленуха не могла сдвинуться с места.
Тыркылин трубил глухо, прерывисто. Он подошел к ней, коснулся холодным носом ее горячего тела. Потом она почувствовала на себе тяжесть и побежала, не ощущая под ногами земли. Это был не бег, а полет в какую-то горячую розовую пустоту, в тайную легкость, к которой оленуха шла все дни с рождения, ради которой оберегала себя от волков, ради которой находила корм зимой и летом.
Потом она остановилась. Тыркылин был рядом и, хоркая заботливо и преданно, косил на нее свои горящие глаза. Тыркылин весь день был рядом с молодой оленухой, хотя после долгого бега в ней росло и крепло отвращение к нему, как к чему-то ненужному, тягостному.
Ночью она сумела убежать.
Теперь призывное хорканье тыркылина только раздражало оленуху, она была спокойна, как вода в тихую погоду, она была наполнена мудрой осторожностью, заботливостью матери, вдруг дарованной ей природой, в ней разгорелся аппетит, и она ненасытно поедала все, что только было съедобно: ветошь, траву, ягель, зеленую листву.