Опять не спалось ночью Матвею. Вспоминал о тяжелом, голодном детстве, пережитой войне, которая истребила всю их семью, думал о неудачах в личной жизни, о том, ради чего человек живет и работает. От того, что Матвей был одинок, ему казалось, что все люди на земле одинаковы, что любовь человека к человеку угасает и надобно всем что-то делать. «Придумать бы такую жизнь, песню или сказ, чтобы люди поверили в них и зажили любя друг друга».
— Вера, дорогая моя Вера, — шептал Матвей имя своей второй жены, и сердце его заходилось от боли.
А за окном была темная ночь, дул морской ветер, пахло льдом, и все это предвещало приход осени.
Утром Матвей прибрал комнату, сходил в столовую, в девять открыл склад и до обеда отпускал запчасти. Потом он сидел в конторе над отчетом, а за час до окончания рабочего дня отпросился у начальника и пошел в поссовет.
Секретарша поссовета, глазастая девушка с родимым пятном на щеке, которое она обильно запудривала, встретила Матвея вопросом:
— Вы к кому?
— К председателю.
— По личному вопросу Иван Леонидович принимает только в среду и пятницу, а сегодня, как видите, вторник.
— Я не по личному, — нахмурившись, ответил Матвей Безруков. — Я по всечеловеческому вопросу.
Секретарша изумленно выпучила глаза, боязно покосилась на Матвея: шутит он или правду говорит? Потом она предупредительно объяснила, что председатель болен, что если дело действительно важное и спешное, то можно пройти к заместителю, хотя тот очень занят.
Заместитель приехал в поселок недавно, но о нем люди уже говорили, как о человеке быстро забывающем свои обещания. Когда выздоровеет председатель, Безруков не знал, потому решил идти к заместителю.
Небольшой кабинет заставлен цветами. На Севере во всех кабинетах так: начальство красоту и кислород любит. Вдоль стены ряд очень хрупких стульев. За большим столом сидит молодой мужчина, не в меру полный.
— Здравствуйте! — громко произнес Матвей и, не дожидаясь, когда его пригласят, сел на стул, который жалобно и устрашающе заскрипел под ним.
Мужчина за столом, не отрывая головы от бумаг, кивнул и выронил вяло:
— Слушаю вас.
— Что ж вы за кладбищем не смотрите? Водой гробы подмывает. Не дело это! Надо соответствовать.
Хозяин кабинета поднял голову, круглые, будто накачанные воздухом щеки покраснели, брови медленно поползли вверх. Молодой человек долго молча глядел на вошедшего с удивлением, как смотрит сильный бык на слабенького теленка, который осмелился его боднуть.
— Это вы зря. Я человек новый и не в курсе.
— Какой курс? Все просто: берег подмыло, и три гроба из мерзлоты торчат.
Безруков для пущей важности слегка приврал: гроб-то торчал один.
— Вы, собственно, кто? — лицо у заместителя приняло такое выражение, будто он вот-вот кинется обнимать Безрукова.
— Человек, — брякнул Матвей.
— Понятно. Где вы работаете?
— В сельхозтехнике заведую складами.
— Вашего родственника размыло?
— У меня родственников нет.
— Знакомого?
— Нет, неизвестное лицо.
Хозяин кабинета ничего не мог понять. Он смотрел на Матвея как на огородное чучело, которое неожиданно заговорило.
— Может, организация уполномочила?
— Нет, я сам по себе. Море — это природа. Оно не понимает, на берег катится в шторм и подмывает кручу. Море-то не может осознать уважение к мертвым. Это мы, люди, должны осознать… Вот я и думаю, что кладбище переносить на другое место дорого, да и старое место сухое и высокое, опять же сердцу простор открывается.
— Не пойму, зачем им-то простор, ну тем, кто там лежит?
— Им порядок нужен, а простор тем, кто приходит туда. Живым нужен он, чтобы жизнь больше любили. Я так смекнул, что там нужно небольшую дамбочку соорудить. Туда машин пятьдесят скального грунта завезти, и еще сто лет никакой заботы. Холода вот-вот наступят, и самое время отсыпку сделать. Заборчик бы нужно соорудить.
— Вы-то чего? — сорвался хозяин кабинета, глаза его засверкали, он весь как-то собрался, подтянулся. — Делать, что ли, нечего? У всех прямо зуд поучать других. А на дело, за которое он сам отвечает, ему наплевать.
— Дело вообще свое знаем. Они тоже на совесть работали, ну и, сами понимаете, не вечно жить… Тут море и шторм. Кое-кто на Север приезжает за коврами да машинами, а им-то, что там лежат, не это важно было. Они тут работали, тут навсегда остались. Тем-то, у которых совесть рублем заклеена, действительно все равно, как делать и что делать.