— Не об этом речь. Каждый должен заниматься своим делом. У одних государственные задачи, а у других, извините, примитивно-складские.
— Это как на какое дело поглядеть. Из мухи-то слона мы все можем раздувать.
Последние слова вывели хозяина кабинета из равновесия.
— Мне бумагу важную нужно составить, — размахивая руками, почти закричал он. — От этого отчета, между прочим, зависит многое: оценка нашей работы.
То, что заместитель перешел на крик, не смутило и не напугало Матвея Безрукова. На складе, когда выпрашивают запасные части, бывает, еще хлеще кричат.
— А когда мы перед своей совестью отчитываться будем?
По тому, как спокойно держался вошедший, по тому, как он невозмутимо отвечал, молодой заместитель понял, что совершил бестактность, перейдя на крик, что этим он просителя не напугает и не спровадит из кабинета.
— Делать вам, видно, нечего, — примирительно начал он, — вот вы и вступаете в полемику. Если ревизора на склад нужно прислать, так и говорите.
— Эк куда хватанули… Присылайте, я не из страха перед отчетом работаю.
Теперь сам Матвей покраснел. Обидело это его, крепко обидело. Хозяин кабинета, поняв, что такой разговор может слишком далеко зайти, миролюбиво предложил:
— Идите работайте, а мы во всем разберемся.
Безруков понял, что зря заходил в поссовет, к заму, который больше всего любит себя в начальственном кресле.
«Откуда они берутся, эти старорежимные чиновники?»— выходя из кабинета, с горечью подумал Матвей.
Когда Безруков утром встретил у склада старика Вестникова, то удивился ему.
— Вроде не твой нынче черед дежурить? — спросил он.
— Не мой, да сменщик заболел. Отдежурю и на рыбалку пойду. Рыба нонче хорошо идет. Говорят, ты вчерась по могильным делам в поссовет ходил?
Вестников стал пытливо, с прищуром смотреть на Матвея.
— Откуда знаешь? — искренне удивился Матвей.
— Я все знаю и даже чуть-чуть побольше. Рассказывай, что там сообщили, как там тебя встретили?
День был холодным, ветреным. Желтое солнце стояло высоко, но не грела Штормило. Ветер гудел в проводах, в щелях дощатого склада. Осока в лощине так низко склонилась к земле, точно ее подрезали у корня.
Матвей подробно рассказал о разговоре в поссовете.
— Он временщик, он вот-вот упорхнет, — старик наморщил лоб, сплюнул презрительно, добавив: — Откель они такие берутся, как лягушки, холодные душой? Ты с председателем поговори — этот толковый мужик. Народ его любит, а народ дурака не будет любить.
— Стыдно, что некоторые не понимают простого: если мы не будем уважать тех, кого в живых нет, то себя-то разве сможем уважать? — глаза у Матвея светились возбужденно, и его, как и вчера в кабинете начальника, ударило в жар. — Учат нас, учат уважать других, а мы, прямо олухи, не впитываем это.
— Не все ж такие-то.
— Чего тут непонятного? Люди из века в век друг на дружку работают. Дома, земля, машины — все передается. Мы спасибо говорим тем, кто до нас был, а нам спасибо скажут те, кто придет за нами следом. А если мы-то забудем все начисто, то и нас забудут и нас не помянут добрым словом.
— Секретарша с пятном на щеке дружит с моей внучкой, так вчера у нас со старухой в гостях была и рассказала о твоем походе. Она весь разговор через дверь слышала. Смеется, говорит, мол, под старость все из ума выживают. Твердит, что твоими могильными делами никто не будет заниматься.
— Это мы еще посмотрим, — погрозив кому-то пальцем, сказал Матвей. — Мы в толк вошли, и нет у нас права на отступление.
— Бое-вой!.. — весело прокричал дед и почесал затылок. — Только гляди не надорвись. Нынче люд пошел твердолобый, непонятливый на совесть.
Вот и прошло лето. В самом начале сентября пожухлая трава напоминала цветом густо заваренный чай. Начали опадать листья с чахлого кустарника. По утрам тундра серебрилась от инея. Дали затянуло стеклянной хрупкой синью. Улетали журавли, пуночки, кулики, собирались в дальнюю дорогу гуси и утки. По утрам болотца и лужицы, точно ранки, затягивались тонким льдом. Лед поблескивал на холодном желтом солнце, а в болотцах и озерах с прозрачной водой все еще отражалась синь бездонного неба, белые облака и четкие ниточки пролетающих журавлиных клиньев. Схваченная ночными заморозками, опала морошка, голубика. Залегли в норы под мшистые кочки евражки. С севера, от Ледовитого океана, ветер все чаще и чаще приносил снег, который оседал на крутые каменистые сопки и уж не таял.