— Похоже, ничего страшного. Никакого заворота кишок тут, конечно, нет. Просто перекормили, желудок не воспринял… Обычные газы, и колики от этого. Ерунда, завтра ничего не будет. Я напишу, чем нужно кормить… Кстати, грудью вы, конечно, уже не кормите? — врач взглянул на Нину нейтрально, медицински.
— Нет, — сказала Нина и почему-то покраснела.
— Сейчас редко кто долго кормит… А жаль. Ведь грудь у вас развита прекрасно.
«Ты посмотри, что себе позволяет, сволочь! Хорошо еще, что он не гинеколог!»
Писатель сидел в коридоре, смотрел на доктора, и ему было стыдно. Не за себя. За этого эскулапа.
— Что же делать, раз нет молока? — оправдывалась Нина.
— Да-да, понятно… Ну, сейчас закатаем клизму, и можете ехать домой, отдыхать.
Врач, сделав свое дело (остальным занялась подошедшая медсестра), как-то сгорбился и устало облокотился на стол. От давешнего его возбуждения ничего не осталось. Так они и сидели — писатель и доктор (Нина помогала сестре), и тягостно молчали, но почему-то никто из них не собирался уйти или хотя бы отвернуться в сторону. Им было что сказать, каждый считал себя правым в этом безмолвном поединке, и потому они не могли доказать друг другу ничего.
В последнее время доктору довольно часто чудилось, что вот только что он беседовал с кем-то умным и интересным о важнейших в жизни вещах — и узнал много нового, но совсем ничего не помнит, ни единого слова. А иногда у него возникало ясное чувство, будто он кого-то давным-давно убил — и тоже не помнит: кого, за что…
Доктору принесли чай и бутерброды; он, вдруг оживившись и никого не стесняясь, извлек из кармана хадата свой тайный запас — два вареных яйца. Стал чистить их, сосредоточенно отвесив нижнюю губу. Кусочки скорлупы сухо звенели, падая на фарфоровую тарелку. Взболтанные чаинки лениво шевелились в стакане, как полудохлые мухи.
«На здоровье!» — подумал писатель и отвернулся. Он понял, что давно хочет есть.
(Недавнее замечание о груди женщины вдруг вызвало в памяти доктора новое воспоминание о стыдном поступке. Это было уже во времена студенчества, на первом курсе. БД был влюблен в одну девушку из соседней группы. Кажется, ей он тоже нравился. Но точно он этого не знал, потому что поговорить у них как-то не получалось, с женщинами он был застенчив и даже еще ни с одной не целовался. Зато он писал стихи, в которых представал в образе героя-любовника, Казановы, и вот там он был необузданно смел. (Жаль только, что эти стихи нигде не хотели печатать. В редакциях ему говорили: да, у вас есть отдельные интересные строчки, но… слишком много откровенного штампа. Такие стихи нам присылают и приносят мешками, мы можем принимать их на вес, сдавать в макулатуру и неплохо зарабатывать. Какого-то очевидного литературного открытия у вас, откровенно говоря, не сделано. Так что — извините…)
И вот студентов послали в колхоз. На картошке романы развиваются особенно бурно, но тут еще интрига заключалась в том, что и БД, и его девушка были капитанами двух противоборствующих волейбольных команд. Каждый вечер команды сходились в жестоких поединках, и спортивная удача бывала попеременно и на той, и на другой стороне. А влюбленные даже еще не перемолвились ни словом. Они что-то выясняли друг о друге, что-то старались доказать особо мощными подачами или взятием безнадежно закрученного мяча. Ни для кого не было секретом, что эти двое неровно дышат друг к другу, все ждали, что же будет. Но дело затянулось. БД был нерешителен.
Финальный матч назначили на самый день отъезда. Долго готовились, оттачивали мастерство. И вот схватились.
До самого конца счет был равный, но последняя подача досталась девушке-капитану. А подача ее была такова, что мало кто мог взять. Самому БД это изредка удавалось. Что и говорить, ответственный момент.
Стройные ноги, крепкая грудь, перехваченные ленточкой длинные волосы девушки притягивали всеобщие взоры. Как хороша она была, когда, упрямо гвоздя мячом землю, шла забивать решающий гол! Все на нее любовались, все завидовали БД. Конечно, она должна была выиграть. И вот тут начнется уже не платонический роман. Она знала это, и БД тоже знал, но все равно ничего так не хотел в тот момент, как взять подачу и выиграть финальную партию. И конечно, от волнения он сделал один маленький промах, чуть-чуть не успел, и мяч от его рук вылетел за пределы площадки. Болельщики восторженно застонали. Многие решили, что БД сделал это специально. Наверное, и девушка так подумала. Команды бросились обниматься, никто не чувствовал себя проигравшим. Впереди их ждал родной дом, институт и целая жизнь, такая долгая и счастливая, что можно было задохнуться при одной только мысли об этом. И лишь БД не радовался. Кто-то кинул ему мяч, и БД бесцельно вертел его в руках, ощущая, какой он тяжелый и шершавый. Команды покинули площадку, остались только капитаны. На них почти уже и не смотрели, деликатно оставив наедине. И девушка улыбнулась ему. Она стояла прямо, в полном расцвете своих девятнадцати лет, словно на пьедестале, и была в тот момент совершенна. Она, не зная того ясно, показывала, какая награда ждет его теперь, когда расставлены все акценты и точки. БД ей, по правде говоря, до сегодняшнего матча нравился, но не совсем, особенно не нравились его длинные и мохнатые, как у жук а, ноги, но теперь… От БД требовалось только одно — сказать что-нибудь веселое, можно даже и не очень умное, она обязательно засмеется… БД смотрел алчно, впитывая свет, исходивший от нее… на эту ладную, гладкую фигурку, которую в своих смелых снах уж столько раз освобождал от немногих одежд и целовал везде, захлебываясь и не веря… глаза ее, смущенные, но готовые метнуть молнию, такие откровенные — и таящие глубоко внутри смешинку… И вдруг на одно короткое мгновение все это стало ему ненавистно, он захотел погасить этот свет, эти блядовские глаза, и БД, не сумев сдержать себя, изо всей силы влепил тяжелый мяч прямо в грудь, доверчиво ждущую, приподнятую от волнения грудь девушки. Та охнула, как подстреленная, присела, обняв себя руками, а потом медленно встала и, не поднимая головы, побрела догонять свою команду. Она молча плакала. В следующую секунду БД опомнился и хотел было догнать ее, чтобы упасть на колени, вымолить прощение, но сразу сообразил, что уже поздно, между ними уже все растоптано и осквернено… Этого происшествия никто не видел, никто не узнал, что случилось, иначе ему пришлось бы плохо. Несостоявшийся роман еще какое-то время занимал умы, а потом началась учеба, и стало некогда. И БД вскоре тоже об этом почти забыл. Правда, на лекциях, когда им рассказывали, какой тонкий и сложный это инструмент — женская грудь, насколько он чувствителен и что бывает от случайных ударов, он испытал вот точно такой же, как сейчас, прилив стыда и страха: что я наделал! Что я наделал?!