Я до сих пор не решаюсь рассказать маме о Глебе. Ее нельзя волновать, она ведь так хотела, чтоб я вышла за Владика… Наступит время — говорить придется, пока же я малодушно оттягиваю момент объяснения, понимая, что о некоторых вещах мама догадывается давно. О том, что Влада больше нет в моей жизни… Иначе бы она настаивала: приезжайте вместе. И о том, что я недоговариваю что-то. Скрываю.
Мама, в свою очередь, не требует от меня откровений и вообще никак не обнаруживает недовольства. Но неизбежный результат недомолвок — отчуждение.
— Ты хорошо выглядишь.
— Что нового на даче?
Дачу я последний раз навещала в обществе Лизы и Елены, поэтому, уставившись в пол, бормочу что-то нечленораздельное.
— Как флоксы, прижились?
— Да, с флоксами все в порядке.
— Ольга ездит?
— Тебе от нее привет.
Мама ощущает мое напряжение — такой разговор для меня все равно что прогулка по минному полю.
— У нас ужин скоро… Иди, чтобы по темноте не ездить. Сейчас аварии кругом…
Выходя из клиники, я обычно успокаиваю себя тем, что наш главный разговор впереди. Мама все поймет. И Глеб ей непременно понравится. Он не может не нравиться: чем больше я его узнаю, тем больше убеждаюсь в этом…
Камень преткновения, конечно, наша поездка в Новотрубинск. Едва мама успеет выписаться, как ее тут же придется оставить одну. Кто может заменить меня в Москве? Лешка? Чтобы он стал менять ради нас свои планы? Смешно даже представить! Лиза? Она маме почти чужая, да и своих дел у нее по горло. Положиться на легкомысленную юную Елену тоже нельзя… Я стала прилежно перебирать в памяти соседей и маминых подруг, но меня отвлек звонок телефона.
— Наташ, ты? Наташа! — Я с удивлением узнала голос Любови Петровны — нашей бывшей начальницы. — Я звонила тебе домой, муж сказал, что ты на работе… Эксплуатирует она вас?! Заездила совсем?!
— Подождите, муж сказал?..
— Ну, твой этот… Владик…
— Он подошел к телефону?!
Мне стало обидно: сижу тут, убиваю впустую время, а Глеб, оказывается, дома. И не звонит…
Погрузился, наверное, в свои деструктивные установки или, наоборот, в философские эмпиреи поднялся. Я заметила, что иногда он любит посидеть в одиночестве. Думает о чем-то… Другой бы на его месте рассердился: где ты ходишь? где ужин мой? А его такие вещи как будто и не волнуют.
Однажды я обмолвилась об этом Александре Николаевне и в ответ услышала:
— Странный он у вас какой-то! Странный!
Впрочем, у нее все странные. Таких ходячих роботов, как она, я вообще раньше не встречала… Между тем Любаша засыпала меня вопросами:
— Какие у вас там новости? Сработались с Вареновой? Нравится вам она?
— Все нормально…
Я понимаю, что смертельно обижу Любашу, даже незначительно похвалив ее преемницу, тем более что теплых чувств к Александре Николаевне я тоже не питаю. Но все же ничего плохого сказать о ней нельзя. При тех же, если только не сократившихся нагрузках зарплата у нас ощутимо выросла. Обстановка в офисе — спокойная, конструктивная…
— Значит, все хорошо? — спрашивает Любовь Петровна с отчаянием в голосе.
— Ну, не совсем, — чем могу, я ободряю бывшую начальницу. — С вами было уютнее, человечнее… Существовал, так сказать, коллектив, а теперь — команда, занимающаяся добыванием денег. Мы уже не разговариваем так просто, чай все вместе не пьем…
— Противная она! — Любаше мои слова — бальзам на душу. — Противная!.. Прискакала сегодня на совещание руководителей подразделений, даже не здоровается! Как будто мы и незнакомы… А еще культурный человек! Потом я им попить принесла — минеральную воду. Она выпила и орет на весь кабинет: «Уберите стакан!» Как шестерке какой-то! Как будто я ей прислуга!
Я живо представила себе сцену, разыгравшуюся в кабинете Ларионова: стакан просто мешал Александре Николаевне, а она ни к каким помехам не привыкла. Что касается Любаши, то ее Варенова элементарно не заметила, возможно, даже не вспомнила, при каких обстоятельствах они встречались. Держать в памяти всех подряд — это же не рационально!
Любовь Петровна, напротив, уверена, что она — это далеко не все подряд. Она — это центр мира! Разве центр можно не заметить или забыть? Все дело в том, что Александра Николаевна очень хочет ее унизить!
— А Катя приезжала на совещание? — Мне кажется, самое лучшее в этих обстоятельствах переменить тему.
— Не напоминай мне об этой нахалке! Говорить о ней больше не хочу!
Но привычка перемывать косточки окружающим берет верх, и Любаша долго, в подробностях рассказывает, как надменно и холодно держалась сегодня с ней Катя. Таким отношением Любаша была ошарашена, огорошена!.. Чему можно верить в этом мире, если уж Катя… такая любезная, преданная, сердечная, повела себя при перемене декораций как первостатейная сволочь.