Выбрать главу

Отец, однако, «вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою». Тело - дар ребенку от матери, и оно же - его фатум. Тело бренно, и желание избавиться от диктата тела, обрести свободу от установленных нам, помимо нашей воли, границ всегда обуревало человека. Но столь же постоянное желание бежать от тела сопровождалось тоской по телу вечному, нетленному, идеальному, означающему победу над временем и судьбой. Имеет ли отец какое-либо, помимо весьма условного права собственности «я тебя породил, я тебя и убью», право на тело сына своего?

Конечно, знание отца своего необходимо человечеству, как дереву корни. Без отца мы повисаем в вечности, превращаясь в нищих безродных сирот, бастардов природы. Каждый из нас произошел от кого-то конкретно, если даже и не от отца, то, по крайней мере, от донора, и отец должен быть у каждого. Но неужели обретение отца должно быть оплачено такой ценой? Неужели больше никак не может осуществиться связь прошлого и будущего, как только через раскаяния и мытарства? Разве иначе, как только в смерти, горе, бессилии и немощи, не могут никак слиться отец и сын, так как прошлое, где сына нет, воплощенное в отце, противоречит будущему, где отца не будет? Они непримиримы?

Из той же Библии мы знаем о счастливом существовании Лота и его дочерей, вообразивших, что они остались одни на земле, и тут же придумавших выход из создавшегося положения, чтобы «восставить от отца нашего племя». Сын с отцом в подобном положении обречены на бесплодие и гибель. Оставаться вместе одним им безнадежно и бесполезно. Поэтому голые мужчины и втыкают в голых младенцев свои мечи, кинжалы и шпаги.

Евгения Долгинова

Невидимые храмы

Тоска по отцу

I.

После лекции объявили упражнения. Беременные и мужья встали на четвереньки и пошли паровозиком под речевку, под дрессировщицкий голос лекторши - знатного специалиста по духовным родам. Со стен смотрели ландшафты околоплодных вод и макеты женских трубопроводов, на стенде горела алая, как иссык-кульский мак, гуттаперчевая матка. Пингвиний поезд хлопал в ладоши, сливался в орлятский круг, похахатывал, что-то скандировал; вот расставили ноги и по образовавшейся анфиладе пустили пластикового младенца, почему-то негритянского. Один из будущих отцов выбрался за ковер завязать шнурок, и я увидела - точнее, подсмотрела - его лицо.

Стыд, смущение и растерянность были на нем.

Участвовать во всем этом человеку было несколько совестно.

Его неловкость выглядела как-то очень свежо на фоне общего перинатального ликования.

Очень человечно.

И очень обреченно.

Но длилась она недолго, - набрав воздуху, как перед прыжком в воду, он снял человеческое, надел счастливое и вошел в круг. Они с женой тихо пожали друг другу руки. Им предстоял большой совместный проект современного «ответственного родительства».

II.

Философии «нового (или „вовлеченного“) отцовства» примерно так три десятилетия. На практическом уровне она выражается в отмене традиционных мужских и женских родительских функций: отец делает для ребенка ровно то же самое, что и мать, - разве что, в силу природной ущербности, не рожает и не кормит грудью. Отказ от классических полоролевых различий, освобождение от ограничений, налагаемых «маскулинностью» и «феминностью». Мать может стать «иждивителем» (кормильцем, зарабатывающим на хлеб вне дома), а отец, напротив, нянькой, кухаркой и хранителем очага - и это будет не понижением, но прогрессивно социально одобряемым fathering?ом. Отменяется материнство как интимное переживание - больше нет стыдных зон, нет тайны, нет занавески: отец активно участвует и в родах, и в раздаивании груди, и во всей физиологической стихии ухода. Другие нормы - другие сигналы. Если раньше мама говорила: «Мы хорошо покакали», не надо было спрашивать, кто именно облегчился. «Новый отец» тоже может так сказать, и никто не подумает (не должен подумать), что он говорит о радостях персональной дефекации. И в общем-то никого не стошнит.