III.
О себе Федор Шелов-Коведяев говорит, что, поскольку его предки «800 лет строили империю» и оба деда, с которыми он успел достаточно пообщаться и в сознательном возрасте, воспитали его убежденным монархистом, - он понимал, как устроена мировая политика, и всегда скептически относился к «общечеловеческому» идеализму Андрея Козырева.
- Андрей принадлежал к тем многочисленным в те времена людям, которые искренне и наивно полагали, что Америка будет строго следовать красивым словам о свободе и демократии и в конечном итоге заниматься нами в наших же интересах. На этом же, по большому счету, погорел и Горбачев, который набрал кредитов и наделал политических уступок в обмен на устные обещания, которые сохранились только в протоколах у помощников самого Горбачева - то есть никакой силы не имели. Когда Союз распался, у России не было ничего, хранилища Центробанка стояли пустые. Образно говоря, вместо слитков золота и пачек денег в них обитали хвостатые животные. Из-за этих долгов и из-за отсутствия ресурсов мы очень легко могли тогда оказаться в международной изоляции - никто не стал бы вести никаких дел со страной-банкротом. Мы двигались по очень узкому коридору, и я до сих пор считаю чудом, что значительную часть внешнего долга в начале девяностых России удалось если не отдать, то хотя бы реструктуризировать. Иллюзии по поводу нашего места в мире у нас закончились быстро.
IV.
Глобальной сверхдержавой Россия начала девяностых, конечно, уже (возможно, навсегда) перестала быть, но региональной сверхдержавой оставалась - какими бы независимыми ни были постсоветские государства, ведущего статуса России никто не оспаривал и российских интересов на постсоветском пространстве не отрицал. Шелов-Коведяев говорит, что все дело было в том, что постсоветские лидеры психологически воспринимали Бориса Ельцина как старшего среди них и потому распространяли уважение к нему на всю Россию. Россия же этим уважением воспользоваться не смогла.
- Уже в конце девяностых в Москве возобладала такая точка зрения: мол, куда они денутся? А деваться-то всегда есть куда. Для Грузии, для Прибалтики, то есть для стран, которые всегда были разменной монетой в отношениях между большими соседями, оказалось очень соблазнительно получить покровителей за океаном, хотя бы из тех соображений, что Америка далеко. Понятно, что это покровительство - химера и что политические элиты, особенно в Грузии, ориентированы вполне иждивенчески, то есть они хотят получать за свою лояльность большие деньги, которые никто им давать не захочет, но уже сейчас из-за этого «куда они денутся?» мы потеряли почти все. Шеварднадзе и даже Саакашвили приходили к власти при ощутимой поддержке из России. Бурджанадзе сейчас двигают без нашего участия - оказывается, можно без него обойтись.
Приход к власти в Грузии в 1992 году Эдуарда Шеварднадзе, невозможный без поддержки из Москвы, был, может быть, самой большой внешнеполитической неудачей раннеельцинской России.
- У Бориса Николаевича была иллюзия, что с Шеварднадзе, как с соратником по обкомовской работе, ему будет проще договориться. Что это иллюзия - стало понятно быстро, и Борис Николаевич, насколько могу судить, сильно по этому поводу переживал, хотя ни в каких действиях это не выражалось, он, когда надо, умел себя сдерживать.
Говоря о сдержанности Ельцина применительно к Грузии, Шелов-Коведяев имеет в виду борьбу Абхазии за независимость. МИД выступал против оказания поддержки абхазской стороне, полагая, что это ослабит позицию России в мировой политике, Минобороны, напротив, настаивало на максимальной поддержке абхазов - как военной, так и политической.
- То, что получилось в итоге - это был компромисс. В военных действиях со стороны России участвовали только добровольцы, поэтому Абхазия осталась независимой, и Россия из-за этого никак не пострадала, - говорит Федор Шелов-Коведяев.