V.
В политике и на госслужбе Шелов-Коведяев был, в общем, случайным человеком. Специалист по античной филологии, увлеченный митинговой волной конца восьмидесятых («В политику меня позвала Галина Васильевна Старовойтова, так-то мне просто хотелось обсуждать происходящие события, потому я и пришел в „Демроссию“»), избранный в парламент по Сокольническому округу Москвы (обошел во втором туре журналиста Владимира Шахиджаняна, которого тоже поддерживала «Демроссия») и потом перешедший на работу в МИД, в роли чиновника он продержался ровно год.
- В августе девяносто второго я пришел к Бурбулису и сказал: «Знаешь, меня очень беспокоит, что большая часть наших ребят стала заниматься не тем. Пытаются участвовать в аппаратных играх, не понимая, против кого они играют - против обкомовских интриганов, которые съедят кого угодно. Вот увидишь, в ноябре съедят тебя, потом Егора (Гайдара. - О. К.). Это необратимый процесс». Бурбулис со мной не согласился, а я ведь только в последовательности ошибся - вначале действительно съели Гайдара, а потом уже Геннадия. Сейчас он работает в Совете Федерации, Шахрай - в аппарате Счетной палаты, хотя при их талантах это, конечно, совсем не та карьера, на которую можно было бы рассчитывать. Я заявление об отставке подал сам. Зачем держаться за кресло, если знаешь, чем все закончится?
После отставки Шелов-Коведяев вернулся в Верховный Совет, потом вместе с теми депутатами, кто не возражал против ельцинского указа 1400, работал в комиссии законодательных предположений при президенте, потом в каких-то коммерческих структурах, самая известная из которых компания «Разгуляй УкрРос», торговавшая продуктами питания. Сейчас работает (или, как сам говорит, «держит трудовую книжку») в Высшей школе экономики, преподает на факультете мировой экономики и мировой политики. Ему пятьдесят три года, мог бы где-нибудь работать по-настоящему, но говорит, что невостребованным себя не чувствует: «У меня двое маленьких детей и еще трое взрослых, какая тут невостребованность».
- Вспомните, как в 1947 году де Голль, который спас Францию и честь Франции, тихо жил в своем поместье, писал мемуары, вел передачу на радио и ни о чем таком не думал.
Я уже приготовился услышать, что Шелов-Коведяев сравнивает свою крохотную двухкомнатную квартиру в 15 минутах ходьбы от метро «Семеновская» с деголлевским поместьем, но он неожиданно переключается на «Демроссию», которая показала, что «политика - не место для слабонервных и обидчивых людей», потом на современную «Солидарность», которая «ходит и хамит, не понимая, что если хамить власти, то ничего не получится», потом оживленно рассказывает об очередных признаках скорой либерализации во власти - вот, например, на похоронах Алексея Головкова вице-премьер Жуков что-то такое неожиданное сказал про свободу, и, значит, скоро что-то изменится в лучшую сторону.
- С грустью смотрю на наших либералов и вижу, что нет среди них достаточной ответственности. Никто не понимает, что власть устроена так, что если хотите чего-то добиться - идите во власть и воздействуйте на нее изнутри.
Я тоже на эту тему много думаю, и у меня уже готов ответ Федору Шелову-Коведяеву: мол, как бы отнесся, скажем, академик Сахаров, если б ему сказали - иди работать в ЦК КПСС и воздействуй на партию изнутри. Или если Солженицыну такое сказали бы, - что бы ответил он?
- Да в том-то и дело, - отвечает Шелов-Коведяев, - что нет у нас в оппозиции ни Сахаровых, ни Солженицыных.
Ветераны демократического движения все разные, но способность к самооправданию у них, кажется, одна на всех.
С орловским выговором
Леонид Агранович о Москве 20-х и встречах с Мейерхольдом
Орел - Москва, ФЗУ - ТРАМ
Мы жили в Орле. У моего отца и деда было свое небольшое производство - они шили из сукна фуражки и шинели, и на орловском базаре у них была своя лавка. Отец и дед часто наезжали в Москву за сукнами, и потом они валиками стояли у нас дома: хорошо помню этот специфический, приятный запах, который всегда чувствовался, когда заходишь домой с улицы. Отец был старшим в семье, и должен был наследовать фирму, в связи с чем его не отправили учиться. Остальные мои дяди и тети, напротив, стали инженерами, бухгалтерами - все выбились в люди, и все жили в Москве.
Когда кончился НЭП, в Москву к жившему там деду уехал отец. Ни о каком частном деле, речь, понятно, уже не шла - он уже работал в Люблино в каком-то ларьке, занимался, кажется, продуктами. В какой-то момент - мне тогда было 15 - было принято решение послать меня к нему. И я приехал. Москва меня потрясла совершенно: гудки, люди, вывески; шел еще снежок такой красивый. Первое, что случилось по моему приезду, - деда обчистили. Сразу у вокзала мы сели в трамвай, а у него была длинная, на все петли застегнутая бобровая шуба. Ему незаметно разрезали карман, умыкнули оттуда портмоне с довольно чувствительной суммой денег. Помню, он тогда сказал: «Сколько по Москве езжу, ни разу ничего подобного. Ты приехал - и вот на тебе». Я был очень этим впечатлен, сразу понял, что в Москве есть специалисты…