— Адам недавно звонил, — говорит Билл, обмакивая в сырный соус тост. — Мы вспоминали наши вечеринки «отцов и сыновей», которые устраивались в честь очередной игры.
— Скучаешь по нему? — Что-что, а с детьми Билл всегда был очень близок.
— Да, — грустно отвечает он. — Славные были времена.
— Мы были образцово-показательной семьей, — говорю я.
— Похоже, Адам и его новая подружка, Эвахи, неплохо проводят время.
— Она очень милая девушка.
— Да, наверное. Адам неплохо развлекается, — усмехается Билл.
— Ты говоришь о своем ребенке!
— А чем еще заниматься в колледже, если не развлекаться? — бодро спрашивает Билл, типичный мужчина.
— Эмили была бы рада это услышать. Она рассказывала тебе о лыжном инструкторе?
— Они всего лишь друзья! — Внезапно Билл превращается в заботливого папашу: — Эмили — моя милая крошка. Уверен, она все свое время посвящает учебе.
Я смеюсь.
— Да, именно этим мы, женщины, и занимаемся.
Билл внимательно смотрит на меня.
— Да, ты ведь говорила мне о своем бывшем. Кто это?
— Ты его не знаешь. Его зовут Кевин.
Билл выключает звук. Видимо, мои реплики его интересуют больше, чем реплики комментатора Терри Брэдшоу.
— Кевин? Из старшей школы? — с любопытством спрашивает он.
— Да, — отвечаю я и тут же пугаюсь. Мне становится ясно, что Билл действительно многое обо мне знает. В течение долгих лет мы делились друг с другом всем, что касалось нашего прошлого.
— Это не тот сукин сын в кожаной куртке, который заставлял тебя прогуливать уроки? — интересуется Билл.
— Он вовсе не сукин сын, — отвечаю я, пытаясь сдержать улыбку.
— Если уж ты пустилась на поиски своих бывших, я бы, скорее, предположил, что это будет богатенький Эрик, — качает головой Билл.
— Его я тоже видела!
— И переспала с обоими? — Билл поднимает два пальца и неожиданно становится похожим на болельщика.
— Я не спала с Эриком. Всего лишь была у него в гостях и ела икру.
— Есть еще кто-нибудь, о ком бы мне следовало знать?
— Не то чтобы тебя это касалось… Барри Стерн.
— Да, тот заумный романтик, с которым ты познакомилась в Европе и который водил тебя по музеям, — говорит Билл, доказывая, что в течение двадцати лет он и в самом деле меня слушал. — И как у него дела?
— Длинная история.
— Вы спали? Да или нет?
— Нет. Поблизости крутился его любовник.
Билл поднимает бровь.
— У твоего бывшего есть любовник?
— Жизнь — сложная штука.
— И не говори, — отзывается он.
Мы замолкаем; нас обоих охватывает легкая грусть. Я рассеянно смотрю на экран, где полуобнаженные девушки из группы поддержки энергично размахивают помпонами перед самым носом у Тренера — пожилого толстяка. Молоденькие красотки буквально повисают на нем; фотоаппараты щелкают. Неудивительно, что мужчины средних лет такие неловкие. Если они не хотят становиться взрослыми, никто и никогда их не заставит.
Я лезу в сумку и протягиваю Биллу бледно-желтый конверт.
— Документы на развод, — говорю я; рука у меня слегка дрожит. — Так будет проще. С них все и начнется.
— Не начнется. Ими все закончится. — Билл открывает конверт, берет ручку, потом откладывает. — Наверное, спустя какое-то время я об этом пожалею, как ты думаешь?
— Возможно, — отвечаю я, подумав, что однажды он поймет, от чего отказался. Еще лучше, если уже сейчас до него начинает это доходить. — И мне есть о чем жалеть.
Но поскольку это Билл, который всю жизнь предпочитал не зацикливаться на том, что ему мешает, он качает головой, тянется за пультом и включает звук — как раз в ту секунду, когда начинается матч.
— Игра, кажется, будет неплохая, — говорит он. — Но, если ты не хочешь, нам не обязательно ее смотреть. Все уже и так знают, чем она закончится.
Я беру морковку и макаю ее в подливу.
— Никто никогда не знает, чем все закончится. Именно поэтому люди продолжают играть.
Глава 20
Мы с Биллом полны решимости вести себя как цивилизованные люди; Эмили и Адам испытывают видимое облегчение оттого, что наша размолвка не превратится в Третью мировую войну. Мы без особенных затруднений делим имущество, пока дело не доходит до старых дисков, которые хранятся на чердаке. Мы решаем, что каждый заберет себе то, что изначально принадлежало ему, поскольку все эти записи исполнены для нас определенного смысла. Я провожу несколько часов, упаковывая свои в белые коробки, а диски Билла — в синие. Когда он приходит, чтобы их забрать, и видит старый альбом Боба Дилана, глаза у него загораются.