«Сосредоточься. Сосредоточься». Я слушаю, что говорит Артур. Наш клиент Чарльз Тайлер обвиняется в сексуальном домогательстве, причем обстоятельства очень необычные. Истица утверждает, что мистер Тайлер не дает ей повышения по службе в отличие от других сотрудниц, с которыми он спит. Иными словами, она обвиняет его в том, что он трахается с другими. Я пытаюсь вставить пару реплик, но по большей части стараюсь не разрыдаться. Не хватало еще делиться своей бедой с Артуром. Впрочем, он и сам понимает: что-то не так.
— Хэлли, — нерешительно говорит шеф, — я не хочу лезть не в свое дело, но тебя нет уже неделю. С тобой все в порядке?
Все ли со мной в порядке? Почему вообще кто-то должен обо мне беспокоиться? Муж ушел от меня к женщине, которую зовут Эшли, я валяюсь в постели — уже, наверное, заработала себе пролежни, питаюсь исключительно шоколадным печеньем.
Но я все еще не готова говорить о случившемся. И уж конечно, не с моим шефом — он настолько занят работой, что я узнала о наличии у него детей, лишь когда он пригласил меня на день рождения сына.
— Все нормально, Артур, просто…
— Что?
Не люблю лгать и потому изобретаю версию, близкую к истине:
— У меня… небольшие изменения.
Я не уточняю, какие именно.
— Операция? — спрашивает он.
— Да, да.
Самая настоящая. Билл вынул мне сердце.
Я вешаю трубку и собираюсь с силами, чтобы приступить к следующему пункту плана. Мне казалось, что я сейчас опять заплачу, но слезы уже, кажется, иссякли. Я обхватываю колени руками, принимаю позу эмбриона и начинаю стонать: «Эшли, Эшли, Эшли…», раскачиваясь взад и вперед. «Эшли…»
Эшли. Эшли, черт ее побери. Сколько лет может быть женщине с таким именем? Держу пари, чуть за двадцать. Наверняка блондинка с большой грудью. По профессии массажистка. Когда я заставила себя позвонить Биллу, тот сказал, что я тут ни при чем, — просто он хочет жить полной жизнью и следовать зову сердца. Едва ли это был зов сердца. И никакой это не кризис среднего возраста. Его вообще не существует.
Я не надрываю еще один пакет печенья и не смотрю еще один фильм с участием Мег Райан. Вместо этого я ложусь навзничь и протягиваю руки к свету. Откроем в себе новые таланты. Посмотрите, теперь зайчик прыгает через забор.
Эмили выуживает меня на свет божий.
— Мама, я позвонила к вам в офис, и мне сказали, что тебя нет, — говорит она, позвонив на следующее утро. — Что случилось?
— Эмили, я должна кое-что сказать тебе.
Снова та же фраза. Интересно, достаточно ли она длинная, чтобы успеть понять: сейчас последуют плохие вести.
Судя по всему, моя дочь уже достаточно взрослая, потому что быстро отвечает:
— Не нужно ничего говорить. Я все знаю. Папа тебя бросил. Мне звонил Адам. Папа рассказал ему и велел молчать. Но Адам сказал мне.
Хм. Значит, Эмили знает ситуацию не только в общих чертах. Думаю, она получила исчерпывающий отчет! Но… девочка, кажется, не расстроена? Я ожидала, что Эмили по крайней мере прольет пару слез, узнав, что наш семейный очаг разрушен.
Прежде чем я успеваю спросить, что она думает по этому поводу, Эмили говорит:
— Я просто не могу понять, почему ты лежишь дома и хандришь. Да, папа ушел. Но твоя-то жизнь не закончилась!
— Эмили, ты с ума сошла? Это же твой отец! О чем ты говоришь?
— Я говорю то же самое, что сказала ты, когда меня бросил Пак. Жизнь продолжается. В море еще полно рыбы.
Да, но теперь наживка из меня никудышная. И дело не только в этом. Как можно сравнивать Билла с Паком — этим татуированным идиотом с серьгами в ушах? Он бросил Эмили за неделю до выпускного вечера, и я запретила ему подходить к моей драгоценной дочери ближе чем на пятьдесят шагов.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — продолжает Эмили. Кажется, она знает все — в отличие от большинства подростков, которые только думают, что знают все. — С Паком я встречалась три недели, а вы поженились, чтобы быть вместе до конца жизни. Не повезло, согласна. Но ты всегда была для меня образцом, мама. Ты держала в руках все. Ты сумеешь прожить даже без Билла.
— Билла? — недоумевающе спрашиваю я, удивляясь, с каких это пор «папочка» стал для нее «Биллом».
— Я думаю, будет лучше, если мы станем думать о нем как о постороннем человеке, — рассудительно изрекает Эмили. — Возможно, нам даже стоит называть его Уильям. Это отстраняет.
У меня возникает ощущение, что Эмили успела записаться в общество феминисток. Но, вынуждена признать, она говорит здравые вещи. Уильям. Я пробую имя на вкус. Уильям и Эшли. Эшли. Эмили права: пора остановиться.