Не сложилось у Клариссы с духовностью — как и со всем прочим, что требовало продолжительных усилий.
Однако изредка Кларисса все же испытывала потребность в путешествии за железную стену застарелых обид — юношеского гнева, детских разочарований, младенческих огорчений — к самым глубинам души, где не было никакого обмана, никаких предвзятых суждений, никаких масок.
Попасть туда было непросто.
Вместо ответов перед ней вырастал лес вопросов, расцветал на благодатной почве ее бессознательного разума, тянулся к ней жадными лапами-ветвями. Духовный наставник учил, что ей следует не обращать внимания на этот «умственный треп», а позволить мантре заглушить все помехи… Не вышло. Кларисса открыла глаза. Вопросы победили. «Когда, черт побери, придумают надежное средство для удаления волос раз и навсегда?» А еще: «Почему у мужиков не бывает целлюлита?» И наконец: «Неужели она, Кларисса Алъперт, до сих пор влюблена в Саймона Инглэнда?»
Любовь с Саймоном всплыла в памяти. Кларисса вспомнила первый миг первого дня их знакомства. Он только-только прибыл из Лондона, только-только пришел в школу, только-только (извините за повтор) прикоснулся к культуре Беверли-Хиллз. Услышав акцент, Кларисса с подружками нарекли его Инглэндом, и фамилия его была забыта всеми, в том числе и самим Саймоном. Уже тогда Саймон одевался совершенно бесстрашно. Не в том смысле, что он был на гребне волны, нет. Саймон ходил в школу в костюмах. Классных костюмах — кашемировых, доставшихся ему от деда и отца, международного эксперта-юриста, и подогнанных по его узкобедрому, стройному телу. Были у него и собственные костюмы — в тонкую полоску, от Хьюго Босс, и серебристо-голубой от Армани, — купленные на подработки диджея. Но сразил Клариссу наповал и заставил потребовать свидания белый льняной костюм с пестрой рубашкой — прямо с Эбби-роуд, Лондон, год выпуска 1972, не позже.
Случалось, Саймон являлся даже в шелковом аскотском галстуке и с тросточкой: у него была целая коллекция старинных тросточек.
По особым случаям он надевал пелерину.
Кларисса издала горький вздох.
Сможет ли она когда-нибудь полюбить Аарона, будущего отца своих детей, как Саймона? Она не любила так сильно никого на свете, с того самого дня, как он сказал ей «прощай»… с того дня, когда она окончательно уверилась в давнем своем подозрении — что она, Кларисса, Королева Обозримого Мира, недостойна быть любимой.
Психотерапевт Маноло утверждала, что корни всех ее проблем кроются в отношениях с отцом.
— Пф-ф, — отреагировала тогда Кларисса.
— Послушай, — предупредила Маноло, — ты обречена на бессмысленные, мимолетные связи, пока не примиришься со своим отцом.
— Примириться? То есть мне нужно будет общаться с мистером Страшилой?
Кларисса любила отца больше всех, включая и мать, вплоть до своего двенадцатилетия, когда впервые вывела для себя Жизненные Правила.
Она их тут же и записала.
«Жизненные правила, — писала Кларисса, — составленные Клариссой Альперт, в возрасте 12 лет (то есть сегодня)».
Отец забыл о ее дне рождения и вместо празднования отправился с любовницей кататься на яхте. Он забыл, что еще женат на Клариссиной матери. Он также забыл, что яхта принадлежит банку.
«Не показывай своих чувств».
Она слышала, как мать орала на отца по телефону, а потом швырнула трубку. Подружки Клариссы тоже все слышали. Одна из них затем усадила Клариссу и выложила очевидное: ее отец обманщик.
«Ни от кого ничего не жди».
Весь остаток дня мать провела с прорезанной на лице улыбкой. Не подслушай Кларисса телефонный разговор — в жизни не догадалась бы, как она несчастна.
«Никому не дай разбить тебе сердце».
В тот же день, когда гости ушли, а именинный торт был торжественно выброшен, чтобы Кларисса не вздумала доедать остатки (она все равно залезла в мусорное ведро, как только мать заснула), они с матерью отправились по магазинам.
Мать потратила восемь тысяч долларов, которых у нее не было, на платиновый с бриллиантами браслет от Тиффани, а Клариссе купила ее первые в жизни бриллиантовые серьги-гвоздики по полкарата. На ценнике, помнится, значилась сумма в полторы тысячи или около того.