— Не знаю. Просто у меня такое чувство, что тебя что-то тревожит. Что бы это ни было, я помогу. Понимаешь? Скажи мне, в чем дело, и я помогу.
— Это очень мило с твоей стороны, — говорит она и небрежно целует меня в щеку.
Я чувствую себя челсийским пенсионером, только что предложившим ей свою помощь в пересечении автомагистрали. Грустно вздохнув, я меняю тему:
— Лаура, по-моему, очень счастлива.
— Да.
— По всем признакам, она без ума от Стиви.
— Да.
— И хотя я, как правило, не слежу за личной жизнью своих друзей — на мой взгляд, это не мужское дело, — я рад заметить, что Стиви, без сомнения, тоже в нее влюблен. Как ты думаешь? Это же очевидно. А?
— Знаешь, Фил, мне очень хочется спать. Давай я выключу свет. Мне кажется, если я как следует высплюсь, то и голова у меня пройдет. Ты не против?
Оказалось, что не имеет никакого значения, против я или нет, потому что Белла опять мимоходом целует меня в щеку и гасит свет. Комната погружается во мрак.
Вот так вот. Ясно, что Лаура без ума от Стиви, но столь же ясно, что Белла терпеть его не может. Ей удается скрывать это почти ото всех, но я-то знаю. Единственное, что мне непонятно, — это почему. Белла наложила вето на мою идею сыграть с ним в гольф — а я, собственно, предложил это только для того, чтобы дать им с Лаурой возможность сходить куда-нибудь одним, без мужского эскорта. Я думал, что она будет в восторге, но она неожиданно уперлась всеми копытами. Ко всему прочему, она и сюда ехать не хотела — она привела несколько слабых и неубедительных аргументов в пользу отказа от поездки, и мы бы так и остались в Лондоне, если бы я уже не принял любезное приглашение Лауры. Я искренне полагал, что перемена обстановки пойдет ей на пользу. У меня сложилось впечатление, что она застряла в ежедневной рутине праздной городской жизни и не может выбрать, в какую сторону двигаться. Новые положительные впечатления должны стимулировать ее нервную систему и помочь ей определиться с дальнейшими шагами в жизни, или, по крайней мере, с их помощью она должна справиться с приступами дурного настроения.
Причина яростной неприязни моей жены к Стиви остается для меня загадкой. Мне он кажется вполне симпатичным парнем, несмотря на его страсть к ношению белых с серебром лайкровых костюмов — а они, насколько я знаю, такие тесные, что при желании можно рассмотреть гусиную кожу на бедрах исполнителя. Тот факт, что он выступает в таком наряде перед живой аудиторией, по крайней мере доказывает, что у него все в порядке с чувством юмора.
— Знаешь, что я сегодня выяснил? — Мой вопрос адресован к замершему под одеялом средних размеров бугру — это Белла так изображает, что спит.
— Что? — бормочет она.
— Стиви тоже учился в Абердинском университете. Ну, в том, который и ты закончила.
Белла никак не реагирует.
— Ты, случайно, не знаешь, сколько ему лет?
— Не знаю, — отвечает она.
— На вид ему примерно столько же, сколько тебе.
— А мне кажется, что он значительно моложе. Наверное, он просто хочет казаться старше.
— Интересно, что он изучал? Как думаешь, не могло случиться так, что ваши пути пересекались? По крайней мере, у вас точно должны быть общие знакомые. — Я пытаюсь найти для Стиви и Беллы точки соприкосновения. Как мне кажется, их очень немного.
Белла очень сдержанна в разговорах о своем прошлом по сравнению с другими женщинами, которых хлебом не корми — дай поговорить о себе, любимой, — большее удовольствие они находят, похоже, только в обсуждении своих «бывших». Белла не страдает отсутствием ума и такта и отлично понимает, что мне совершенно неинтересно, какие сексуальные партнеры были у нее до меня. Но в то же время я был бы не прочь познакомиться с ее старыми друзьями.
— Вроде бы он изучал музыку. Эти ребята варятся в собственном соку и не особенно пересекаются со студентами других факультетов. Думаю, если бы мы виделись когда-нибудь, я бы запомнила.
— Особенно если он и в то время носил баки и золотые очки, — шучу я.
— Да уж, — соглашается Белла.
А затем она делает то, чего я никак не мог ждать после ее решительного заявления, что ей очень хочется спать. Вдруг моих губ касается ее теплое дыхание, затем я чувствую ее мягкий рот. Она принимается целовать меня. Медленные, долгие, сладостные поцелуи. Одним быстрым мягким прыжком она оказывается на мне. Белла такая худенькая, что обычно я едва ощущаю ее вес, но сегодня она наваливается на меня всем телом, будто стараясь вдавиться в меня целиком. Я чувствую, как ее соски твердеют под пижамной сорочкой. Несомненно, и она чувствует животом, как напрягается мой член. Я обнимаю ее и прижимаю к себе. Ее пальцы теребят мои волосы, а мои гладят ее плоть. Она целует меня в губы, затем за ухом, затем в шею, осыпает поцелуями грудь. Ее рука движется вниз, она направляет мой член в цель, и больше мы не разговариваем. Даже если бы она и захотела сказать что-нибудь, то не смогла бы — ее рот занят.
31. МОЕ СЧАСТЬЕ
Вторник, 8 июля 2004 года
Стиви выиграл совершенно поразительный приз. Я и представить себе не могла, что ремесло трибьют-исполнителя может быть таким прибыльным. Скрепя сердце приходится признать, что отель, в котором мы остановились, просто великолепен. Я ни за что не выскажу этого вслух, но сейчас, когда вокруг никого нет, я восхищенно разглядываю роскошный, напоминающий о тропических островах курорт, казалось бы, немыслимый в сухой пустыне, посреди которой лежит Лас-Вегас.
Во внутреннем дворе отеля «Мандалай-Бэй» находится искусственная «лагуна». Еще здесь есть ромовое производство (зачем, спрашивается?), два больших бассейна и песчаный пляж. Песок пляжа лижут генерируемые машиной волны. Они могут достигать такой величины, что можно кататься на доске для серфинга. Все это очень убедительно. Я отыскиваю себе шезлонг, мажусь суперзащитным кремом для загара и устраиваюсь для принятия солнечной ванны. До моего слуха доносится смех и визг резвящихся в бассейне детей и разговоры плавающих в «лагуне» взрослых. Нетрудно представить, что я лежу на настоящем пляже.
Я фокусируюсь на расслаблении — хотя, кажется, в таком сочетании этих двух слов уже кроется противоречие. Я не желаю думать о своем семейном положении и о том, прямо скажем, кошмарном разговоре, который состоялся вчера вечером между мной и Филом. До этого разговора я полагала, что неплохо соблюдаю конспирацию и что по моему виду и поведению невозможно понять, что со мной что-то не так. Как оказалось, я тешила себя опасными иллюзиями. Филип спросил, что со мной такое, и добавил, что поможет в случае любых проблем. Трогательное заявление, но я не собираюсь проверять его искренность. Как было бы хорошо, если бы он и в самом деле мог помочь. Больше всего на свете я хотела бы свернуться калачиком в его сильных руках, положить голову на его широкую грудь и заплакать. Если бы только он мог все решить… Но, к сожалению, это не в его силах. Тут нельзя просто выписать чек на оплату штрафа за неправильную парковку или сказать, что я выгляжу особенно сексуально в абсурдно дорогих кожаных штанах, которые я, не подумав, купила в «Джозефе» и теперь жалею об этом. Единственное, от чего Филип не может меня спасти, — это от меня самой.
Господи боже мой! Да если он хотя бы в общих чертах догадается, что меня беспокоит, это будет настоящий кошмар. Чтобы помочь, надо понять и простить — а как такое понять и простить? Разговор, изначально нелегкий, превратился в вообще что-то ужасное, когда я принялась откровенно врать. До вчерашнего вечера я скрывала от Филипа определенные события моей жизни — пусть даже важные события, такие как брак со Стиви, — но никогда не лгала ему в лицо. Вчера я категорически отказалась от своего знакомства со Стиви, а затем инициировала секс — секс из чувства вины, секс, кладущий конец разговорам. И хотя для Фила это был просто хороший секс (в совокуплении, затеянном из страха и отчаяния, есть своя изюминка), он возненавидел бы меня, если бы узнал, почему я так хотела, чтобы он оставил этот разговор. И он возненавидел бы меня еще сильнее, если бы узнал, кто стоял у меня перед глазами в тот момент, когда я испытала оргазм.