Зачем я об этом думаю? Я не желаю об этом думать.
Среди тех вещей, о которых я не желаю думать, находится и наблюдение, что Лаура и Стиви воркуют друг с другом, как два голубка. Как там Филип сказал? Они без ума друг от друга. Да уж наверное, если даже Фил заметил. Но ведь это же хорошо, разве нет?
И в конце концов, не желаю я думать о Стиви.
— Привет.
Несмотря на то что глаза у меня закрыты, чтобы не слепило солнце, я мгновенно понимаю, кто меня приветствует.
— Привет, — бормочу я, принимаю вертикальное положение и надеваю солнцезащитные очки, надежно пряча под ними зеркало души. Даже сквозь их розовые стекла Стиви кажется мне чересчур белым, но больше придраться не к чему. К этому можно прибавить только, что он худощавый и мускулистый. Очень красивый, безо всяких там. В руках у него полотенце и крем для загара. Я окидываю взглядом пляж и со страхом обнаруживаю, что единственный свободный шезлонг находится рядом со мной.
— Я не знал, что ты здесь, — неприветливо бормочет Стиви.
А я не знала, что обязана была предоставить ему график своих передвижений.
— Мы не можем загорать рядом, — говорю я.
— Да, это уж точно. — Стиви смотрит по сторонам и обнаруживает то, что я выяснила несколько секунд назад: свободных шезлонгов нет, кроме одного. — Но с другой стороны, а что в этом такого? — Он пожимает плечами.
Меня задевает, что он настолько безразличен к моему присутствию. У меня возникает четкое впечатление, что для него нет никакой разницы, буду ли я лежать на шезлонге бок о бок с ним или на другом материке — например, где-нибудь в Австралии. И что я могу сказать? «Извини, детка, тебе нельзя лечь рядом со мной, потому что ты почти голый и вызываешь у меня неприличные мысли, — и я не уверена, что смогу себя контролировать»? Нет. Ни при каких обстоятельствах. Единственное, что можно предпринять в такой ситуации, — сделать вид, что он безразличен мне совершенно так же, как и я ему.
— Ничего такого. Просто будет нехорошо, если Лаура или Филип увидят нас вместе. Все, что происходит между нами, должно оставаться нашей маленькой тайной. Ты согласен?
И как такая неудачная фраза могла возникнуть у меня в голове? И ведь она не просто появилась в виде безмолвной мысли, но еще взяла и сорвалась с языка! Это же стопроцентное заигрывание. Я нарушаю правила, которые сама установила, причем в той игре, которую сама затеяла. Я понимаю, что мне следует, не медля ни секунды, взять полотенце и убраться подальше отсюда — например, пойти поискать Филипа в игровом зале, — но моя спина будто приклеилась к шезлонгу. Я заливаюсь краской. На лице Стиви мелькает смущение, и он отводит взгляд. Затем он кладет полотенце на свободный шезлонг и садится. Я раскрываю книгу. Он открывает крем для загара. Не поворачивая головы, я краем глаза наблюдаю, как он наносит крем на бедра, руки, лицо и живот. Не могу сказать, что это для меня не волнующее зрелище.
Неожиданно для самой себя я выпаливаю:
— Вот уж не думала, что когда-нибудь увижу, как ты пользуешься кремом для загара.
Плохо! Плохо! Плохо! Эта фраза тоже определенно не к месту. Во-первых, в ней слышится критика: Стиви Джонс, которого я знала и любила, был чересчур «мачо» для того, чтобы задумываться о таких немужских вопросах, как защита кожи от солнца. И во-вторых, в ней содержится напоминание о том, что все-таки было время, когда я знала — и любила — Стиви Джонса.
— Что ты имеешь в виду? Что я настолько непрошибаем, что на меня не могут подействовать предупреждения министерства здравоохранения насчет глобального потепления и рака кожи? — ехидно спрашивает Стиви.
— Нет, не это. Просто… Ну… Просто когда мы были детьми, то ни о чем таком не думали, правда? — Интересно, остались ли у нас с ним «безопасные» темы для разговора или нам так и суждено впредь пробираться через вербальный эквивалент населенного крокодилами болота. — Я имею в виду, в Кёркспи никого не волновало, безопасно ли для здоровья долгое нахождение на солнце. — Я улыбаюсь в надежде, что Стиви не уловит в моих словах сарказма или критики. Их там действительно нет — зато есть нервозность.
Он смотрит на меня долгим взглядом. Проходит неопределенное количество времени — то ли два часа, то ли тридцать секунд.
— Да, никто об этом не задумывался, — наконец говорит он. — Ты не намажешь мне спину? — Он протягивает мне крем, будто в его просьбе нет ничего странного.
Не найдя иной альтернативы, я принимаю крем. Какую причину я могу найти для отказа? Что у меня болит рука? Аллергия на крем для загара? Что я просто не способна дотронуться до спины моего мужа, не вспомнив при этом, что я всегда считала его самым красивым из всех мужчин? Ни одна из этих отговорок не кажется мне достаточно убедительной — в особенности, конечно, последняя.
Стиви переворачивается на живот. Я наклоняюсь над ним. И что мне делать? Чего я действительно хочу — это сесть на него верхом. Перешагнуть через шезлонг — так, чтобы ноги встали по обе стороны от него, а Стиви мог насладиться видом моих идеально ухоженных, покрытых алым лаком ногтей и гладких загорелых ног — и мягко опуститься промежностью на его ягодицы. Я хочу растирать крем по его упругой мускулистой спине и массировать ее до тех пор, пока у него не возникнет эрекция. В идеале я бы хотела снять верх купальника и лечь на него, распластывая грудь по его спине. И еще я бы хотела оказаться с ним наверху, в уединении отельного номера.
По-моему, я здорово перегрелась на солнце.
Я возвращаюсь в свой шезлонг и снова берусь за книгу. Стиви переворачивается на спину. Это одновременно хорошо, потому что так у него меньше шансов обгореть на солнце, и плохо, потому что он говорит:
— Ты держишь книгу вверх ногами.
— Ой! — восклицаю я, поспешно переворачивая ее как надо. — Она все равно не очень хорошая.
Стиви некоторое время молчит, затем улыбается:
— Все это так неловко, как по-твоему?
— Да. — Я с облегчением улыбаюсь. Хорошо хоть, что не одной мне вся эта ситуация против шерсти.
— Может, выпьем чего-нибудь? — предлагает он.
— Я стараюсь не пить алкоголь.
— Почему? Ты же на отдыхе.
— Потому что не хочу сделать что-нибудь такое, о чем потом буду жалеть, — отвечаю я. Стиви имеет такую особенность — разговаривая с ним, легко быть честным.
— А что такое ты можешь сделать, о чем потом будешь жалеть? — спрашивает Стиви.
Он улыбается тягучей сексуальной улыбкой. Если бы меня одарил такой улыбкой кто-нибудь другой, я бы непременно подумала, что он слегка заигрывает со мной. Но ведь это невозможно. Это абсолютно неприемлемо.
— А какие варианты неразумного поведения для тебя еще возможны? Хоть ты и в Вегасе, ты не можешь напиться и необдуманно выйти замуж, потому что ты уже замужем за обоими твоими спутниками. Но в принципе ты можешь всех удивить и сыграть лесбийскую свадьбу с Лаурой.
Я внимательно смотрю на Стиви, пытаясь понять, нет ли в его словах язвительности или насмешки. Но его глаза искрятся чистым, без примеси недобрых чувств, весельем. Он смеется над ситуацией, в которую мы попали, — а что еще нам остается? Если мы не будем смеяться, то скорее всего заплачем. Я выдавливаю из себя смешок — по звуку слегка истерический. Но и он приносит мне некоторое облегчение.
— Мне кажется, лесбийские браки запрещены даже здесь, в Неваде, — хихикая, говорю я.
— Ну, незаконность брака тебя никогда не останавливала, — говорит Стиви и громко смеется. Он подзывает проходящего официанта и заказывает бутылку белого вина. Я не возражаю — вся решимость не пить спиртного, бережно лелеемая с самого перелета, куда-то испарилась.
Мы со Стиви проводим вместе два великолепных часа. Мы нанимаем круглый надувной плотик, на котором достаточно места для нас обоих, и плаваем по бассейну кольцеобразной формы. Проплывая под «водопадом», мы каждый раз кричим и хватаемся друг за друга.
Мы устраиваем дурацкие состязания, вроде того, кто дольше пролежит на спине на поверхности воды (мне скоро это надоедает, поэтому Стиви становится признанным чемпионом). Стиви резвится, делает под водой стойки на руках и проплывает у меня между ног. Постороннему наблюдателю мы, наверное, кажемся безумно счастливой парой. Держу пари, люди думают, что у нас медовый месяц. И хотя я наслаждаюсь этим удивительным утром, я в то же время скорблю, потому что знаю, что оно не принадлежит мне. Я украла его. Эта мысль отрезвляет меня, и я уныло плыву к краю бассейна.