— Читали! Читали! — хором ответили дзержинцы.
— Партия не давала и не может давать подобных «установок»! — продолжал Варейкис. — Нельзя случайные ошибки, недосмотры, промахи возводить в степень антисоветских действий, экономической контрреволюции и тому подобное. Вредно это, товарищи, опасно, антипартийно!
Он сделал короткую паузу и стал говорить о международном положении:
о шагающих под красными знаменами пролетариях Польши и Германии, Франции и Венгрии, Болгарии и Китая;
о миллионах безработных в Америке и Германии, ставших жертвами экономического кризиса и выброшенных за борт жизни, как шлак из капиталистической топки;
о крикливых выступлениях в парламентах Запада отпетых реакционеров, поджигателей войны, призывающих к захвату чужих земель, в первую очередь — советских, как единственный, по их мнению, выход из экономического тупика.
— Но, товарищи, — подчеркивал Варейкис, — проведению такой политики за рубежом противодействует рабочий класс, питающий к СССР глубокую симпатию. Рабочие прекрасно понимают и видят превосходство социалистического строя над капиталистическим. И не подлежит никакому сомнению, что в недалеком будущем трудящиеся ряда стран вступят на путь социализма! Однако ни в одной точке земного шара невозможно строить социализм без крепкой, искренней дружбы с нами, без самозабвенной защиты идей Ленина.
Собрание закончилось. Рабочие поднялись и запели «Интернационал». Слова гимна вырывались в открытые двери клуба и плыли по заводскому двору, сливаясь с гудками паровозов на подъездных путях.
Варейкис вышел из клуба. Снег под ногами был мягкий и блестящий. В воздухе уже чувствовалась близкая весна.
У заводских ворот увидел меня.
— Собираетесь писать о конференции? — спросил он.
— Непременно.
— Пожалуй, следует… Попрошу вас в понедельник утром, если можно пораньше, принести вашу статью в обком.
В понедельник, ровно в девять утра, я вошел в приемную секретаря обкома. Телефонные звонки, звонки, звонки. Борис Петрович едва успевал снимать трубки.
— Принесли? — спросил он, здороваясь со мной.
И вышел из-за секретера. В этот момент приоткрылась дверь кабинета.
— В одиннадцать — бюро, — сказал Варейкис помощнику. — Сообщите, пожалуйста, всем.
Кивнул мне.
— Написали?.. Отлично! Прошу заходить.
Он начал читать отчет.
— Что-то здесь, по-моему, не так… Прошу точное передать мысль… У вас есть где записать?.. Пишите!.. «Буржуазия великолепно знает, что коммунисты единственные, действительно последовательные борцы за мир против войны и против тех, кто ее преступно готовит в тайниках империалистической дипломатии»… Записали?.. Так будет точнее!
Варейкис приблизился к окну, продолжая читать.
Вошел Швер. Он ездил в Таловую, объявленную опытно-показательным районом сплошной коллективизации, В руках — дорожный чемоданчик. Поставил его на пол, протер платком запотевшие стекла очков.
— Вы зачем здесь?
— Отчет о конференции… Велел принести.
— Какая конференция?! — Он нахмурился.
— На паровозоремонтном.
— А-а…
По тусклому выражению лица Швера было видно, что нервы у него измотаны вконец и привез он совсем не добрые вести.
— Прибыл?.. — Варейкис мрачно взглянул на редактора. — Рассказывай.
Они говорили, как бы не видя меня.
— Втирают нам очки! — выкрикнул Швер. — За полтора месяца, видите ли, завершили сплошную коллективизацию в районе. Врут и верят! Вбили себе в башку, что они — «образцово-показательные»!
— Чего ж там вбивать!.. Сам Колхозсоюз их так аттестовал! — заметил Варейкис. — На всю страну растрезвонили!
Швер дрожащими пальцами взял из лежавшего на столе портсигара папиросу, закурил, жадно затянулся дымом.
— А некий Перепелицын, черт его забери, коммунист называется, член правления Колхозсоюза, посадил в каталажку девять середняков-«отказников»! Я, понятно, освободил их, пытался урезонить головотяпов — куда там!
На щеках Варейкиса проступили белые пятна.
— И все это тем более непостижимо, что подавляющая масса крестьянства добровольно идет в колхозы, — сказал он.
— Я в этом убедился! — подтвердил Швер.