— Вы, конечно, отразили историю с письмом Белинского к Гоголю? Ведь Ленин назвал это письмо одним из лучших произведений бесцензурной печати.
— Даже, пожалуй, чуточку переборщила — так воспламенило оно меня!
— А пьеса Козакова «Неистовый Виссарион» вам известна?
— Пьеса? Михаила Козакова?.. Нет!
— В ней все есть: любовь Белинского к цветам, к нюхательному табаку, к гречневой каше, но к литературе — нет! В предисловии автор предупредил, что в пьесе, возможно, найдутся второстепенные неточности, которые, она надеется, могут быть ему прощены литературоведами!.. Вы не будете просить прощения?
— Какой же это «неистовый Виссарион»?! — воскликнула Серебровская. — У меня выпукло показана действительно яростная борьба Белинского за русскую литературу! Он же, наполненный идеей революционного патриотизма, стремился вывести ее на жизненные просторы! Вы понимаете, насколько сегодня актуальна такая тема?! Более того! Я использовала новые архивные материалы о студенческих годах Виссариона Григорьевича. Он, к вашему сведению, был исключен из Московского университета не только за драму «Дмитрий Калинин», но и за свою политическую деятельность в университете. Это важно очень, очень!
— Ваша эрудиция, Елена Павловна, не вызывает сомнений!
Ее лицо засветилось, щеки вспыхнули.
— Очень рада!.. Не могли бы вы сказать, когда именно будут рассматривать сценарий?
— Волынить не умеем! Правда, дел навалилось с три короба! Завтра уезжаю с кинодеятелями в Тбилиси, на очереди — сценарий Катаняна о Маяковском, а затем — ваш!
— Дадите знать?
— Непременно.
— Спасибо! — Она кивнула волнистым золотом волос, — Ну что же, мне остается ждать.
На следующий день Щербина, Сурин и я сидели в самолете, взявшем курс на Тбилиси. В мягких креслах, покрытых белым чехлом, откинувшись на спинку кресла, мы дремали.
— Скоро приземлимся! — Сурин потрепал меня за плечо. — Надо, чтобы вполне авторитетный товарищ возглавил грузинскую кинокомиссию. Кого бы вы предложили?
— Симонов рекомендовал поэта Чиковани.
— Прекрасная кандидатура! — услыхав наш разговор, подал голос Щербина. — Знаком с его творчеством, Симон Иванович за поэму о Давиде Гурамишвили, знаменитом поэте-воине восемнадцатого века, два года тому назад получил Сталинскую премию. В Грузии авторитет Чиковани непререкаем!
— Он, грешным делом, не склонен уходить в глубины истории? — спросил Сурин. — В тбилисской киностудии, между прочим, такая тенденция наблюдается.
— А мы в министерстве для чего? — Щербина улыбнулся. — Чиковани очень хорошо, проникновенно умеет анализировать духовный мир современника. Будем настаивать на кандидатуре Симона Ивановича.
В аэропорту нас встретили министр кинематографии Грузии Киквидзе и начальник сценарного отдела студии Белиашвили.
Автомобиль помчался в город.
По дороге Киквидзе обещал показать нам древние памятники архитектуры: развалины крепости Нарикала, Метехский замок, Анчисхатскую церковь, реставрированную в XVII веке…
Сурин шепнул мне на ухо:
— Слышите? Старина-матушка магнитом тянет!
— А в самом городе какие чудесные новые здания! — Киквидзе продолжал гордиться достопримечательностями. — А фуникулер? Обязательно проедемся с самой верхней станции! Им восхищаются приезжающие к нам гости!
— И современность вспоминает! — в свою очередь я шепнул Сурину.
Белиашвили ерзал на сиденье. Ему не терпелось скорей повести разговор о текущих делах студии. Не вытерпев многоречивости своего министра, он вклинился в беседу:
— Мы голодные как волки! Понымаешь, один сценарий, один! — Он поднял кверху указательный палец. — Писатели нас нэ жалуют!
— «Грузфильм» для союзного министерства тяжелый груз! — сочувственно добавил Киквидзе. — На одной «Весне в Сакене» не зацветешь!
— Разберемся, поможем, — спокойно сказал Щербина. — Организуем в вашем Союзе писателей кинокомиссию…
— Дорогой Владимир Родионович! — перебил Киквидзе. — Кинокомиссию на экране не покажешь! Нужны современные фильмы. А где их взять? В виноградниках не откопаешь, а писатели пишут рассказы, романы, сценарий для них — семечка! Один Георгий Гулиа подарил нам свою «Весну»!.. Чиаурели наполовину грузин, наполовину «Мосфильм»! — раскатисто засмеялся Киквидзе.
— У наших, понымаешь, писателей генералы есть, а солдат нэту! Что подэлаешь! — Белиашвили вздернул плечами.
Вечерний Тбилиси — душный. Щербина остался в отеле с Киквидзе, а мы с Владимиром Николаевичем зашагали по центру города. Мягкий сумрак окутывал проспект. Белые здания, словно воздушные замки, ажурно высеченные архитекторами, выступали с обеих сторон. Вдоль тротуаров высились зеленые зонты деревьев. Пахло цветами, щедро посаженными на свежеполитых клумбах. У киоска с водами мы с наслаждением выпили прохладного боржома. Сурин в распахнутом коричневом пиджаке, свободно сидевшем на его ладной фигуре, шел медленно. Чувствовалось, что им одолело смутное томление от нависшей духоты, на загорелом лице резко выделялись впалые глаза. Обычно разговорчивый, простой в общении с товарищами по работе, Владимир Николаевич на сей раз молчал, бросая усталый взгляд на вереницы шумных пешеходов, чьи громкие голоса сливались с гудками легковых машин.