Загорелись фонари, город стал еще более нарядным. Однако усталость брала свое, и мы, подгоняемые сонливостью, повернули назад, к гостинице. Вдруг со скрежетом затормозил легковой ЗИС, остановился вплотную к тротуару. Дверца распахнулась, выскочил Мдивани.
— Кого вижу, друзья мои?! — Он тряс нам руки. — Поедем в театр! Моя премьера!
— Жорж, мы два часа тому назад прилетели, дьявольски заморились! — возразил я.
— В театре отдохнете, посмеетесь!
— Спасибо, но мы… без ног! — сказал Сурин.
— Зачем ноги, когда есть колеса? Была бы голова!
— Уволь, Жорж! — взмолился я. — Хотим спать.
— Эх вы, лежебоки!.. Где остановились?
— В самом главном отеле.
— Увидимся!
Мдивани взмахнул рукой, нырнул в машину.
Уже было около полуночи, мы с Суриным дружно захрапели в отведенном нам на двоих номере и так же дружно подскочили от убийственного стука в дверь.
— Кто там? В чем дело? — окликнул Сурин.
— Именем закона! — послышалось за дверью.
— Что за черт! — досадливо проговорил Сурин, не узнав голоса Мдивани. Открыл дверь.
Оживленный, с пылающим лицом, Георгий Давыдович ворвался в номер, стаскивал со стульев наши пиджаки, брюки, кидал их на кровати, на диван, властным тоном выкрикивал:
— Одеваться! Не сопротивляться! Едем в ресторан. Вся труппа ждет. Где Щербина? И его поднять! Машина внизу!
Против такого «корсарского» нападения невозможно было устоять.
Через полчаса Щербина, Сурин и я сидели на веранде ресторана, за хлебосольным столом, вместе с участниками премьеры комедии Мдивани «Кто виноват?». Внизу плескалась бурливая серая Кура, разряжая теплый воздух летней ночи прохладой, а вверху, над рекой, повисало вытканное звездами южное темное небо. Мдивани представил нам артистов Русского драматического театра имени Грибоедова, которые, как он заявил, виртуозно сыграли роли Ковригина — директора обувной фабрики «Победа», выпускавшей обувь по устаревшим, неуклюжим моделям, и Голубковой — директора магазина, ломавшей на фабрике отсталые методы работы. Успех спектакля о новаторах и рутинерах (тогда еще свежей темы в драматургии, пионером которой стал Мдивани) превзошел все ожидания.
— Теперь, друзья, — громко, заглушая вздохи реки, сказал Георгий Давыдович, — я, как тамада товарищеского ужина, поднимаю тост за великую дружбу грузинского и русского народов! За наше реалистическое искусство! За жемчужину Грузии — Тбилиси!
За столом — одобрительные хлопки.
Традиционный рог, наполненный до краев отменным грузинским вином, начал обходить гостей по строгой очередности.
Утром в киностудии Щербина и Сурин задали перцу распетушившемуся Белиашвили за чрезмерную увлеченность древней историей. Дело дошло до того, что начальник сценарного отдела стал заказывать сценарий о событиях XVI и XVII веков, перестав начисто думать о современной тематике.
При Союзе писателей Грузии была организована, при живом участии Мдивани, как члена нашей кинокомиссии, своя аналогичная комиссия. Ее возглавил, как мы и хотели, Симон Чиковани.
Начало творческому содружеству грузинских писателей и кинематографистов было положено.
Из Тбилиси Щербина и Сурин направились в Ереван, я вернулся в Москву.
Меня ждала приятная новость: мою статью «Создадим фильм об А. М. Горьком» опубликовала вслед за «Советским искусством» и «Литературная газета», а секретариат правления просил Министерство кинематографии запланировать производство фильма на 1950 год. «Отлично, отлично!» — потирал я руки, довольный солидной поддержкой, которая подхлестнула мои организаторские порывы.
— Возьмитесь вместе с горьковедами за этот сценарий, — предложил Фадеев, когда я зашел к нему в кабинет. В сером с крупной полоской костюме, по-спортивному подтянутый, он говорил молодым звонким голосом. — Покажите во весь могучий рост Горького — мудрого, гениального писателя-реалиста!