— Ведь что такое, собственно говоря, сплошная коллективизация? — Варейкис стремительно встал и заходил по ковровой дорожке. — Это же — Октябрьская революция в деревне! Ломка старого и строительство нового навсегда!.. Подумайте: на борьбу с кулачеством двинулся рабочий класс всей страны. Только в одну ЦЧО приехали две тысячи рабочих из промышленных предприятий центра. Величайший революционный подъем народа! — Он встряхнул пышными светлыми волосами. Посмотрел на часы. — Прошу прощения. Ждут на радиоперекличку с округами. Готовимся к весне.
Я встал. Швер остался сидеть в кресле.
Попрощавшись с Варейкисом, я шагнул к дверям.
— Обождите! — Он остановил меня. — Чем вы занимались до «Коммуны»?
— Многое перепробовал, товарищ Варейкис. Инструктором губисполкома работал, секретарем губплана (это в начале двадцатых годов). Потом — в профсоюзе совработников, в тарифно-экономическом отделе. А последнее время — в областном отделении Госиздата. Но только в «Коммуне» почувствовал себя, как говорится, в своей тарелке.
— Стало быть, пошли в журналистику по призванию? — спросил он, прищурившись.
— Да, спал и видел себя во сне газетчиком.
— Что ж, сон в руку!.. Надеюсь, брат Василия Дьякова, хотя пока и беспартийный, сумеет работать в партийной газете?
— Спасибо за доверие.
— Всяческих удач вам!
Взбудораженный, я вышел на улицу. Перед глазами почему-то все время — бронзовый орел на письменном приборе… «Эх, мне бы, мне бы сейчас крылья!..»
На вокзале меня провожала Вера. Первое расставанье с женой.
— Ради бога, будь осторожен! — умоляюще, со смутным беспокойством, просила она.
— Обещаю в переполненную лодку не садиться.
— Кулаки из-за угла стреляют!
— На мне кольчуга до колен!
— Ты все балагуришь, а я… я боюсь.
Ударил перронный колокол. Мы обнялись.
И вдруг по платформе семимильными шагами (у меня сердце упало!..) двигался Феофан Терентьев. «Что-то случилось, не иначе!..» Шепнул Вере:
— Видишь, кто несется?.. Мой начальник. Заведует отделом информации.
Вера пристально вглядывалась в приближающуюся незнакомую ей фигуру.
— Какие у него смешные уши, — тихо проговорила она. — Торчком из-под шапки!
Терентьев подошел к нам. Извинился перед Верой. Отвел меня в сторону. Незаметно протянул пистолет.
— Зачем? Редактор сказал — не надо.
— А заместитель сказал — надо! — сунул бумажку. — На право ношения… Береженого коня зверь не задерет!
В вагоне я поминутно опускал руку в карман пальто. Ощущал холодную сталь браунинга. «Хм!.. Как на войну!..»
Дремлет укутанная сугробами Малая Богатыревка… В белом мраке темнеют редкие избушки. Кое-где в оконцах дрожат желтые пятна. Широкая, плотная тишина. Даже собаки не брешут.
И вдруг — выстрел!.. За ним — второй, третий.
Несутся розвальни по снеговине, наперекос дороге, к сборной избе, где светятся все пять окон.
А в избе люди кричат, машут руками:
— Закругляй собранье!
— Голосуй за колхоз!
— У нас нет кулаков!
Стол под кумачовой скатертью. За ним — Семен Найденов. Голова — вправо-влево. Юркий, как мышь. Стучит карандашом по стакану:
— Спокойно, граждане! Спокойно!
Найденов окончил школу второй ступени в Старом Осколе. Приехал к отцу в Малую Богатыревку учительствовать. Вся деревня — к нему: за книжкой, за советом, с просьбой, с жалобой. Добрая слава пошла об учителе… И тут приглянулась ему Агриппина Горожанкина, батрачка из Горшечного. Как приедет она в Малую Богатыревку, Семен — ни шагу от нее. Вдвоем допоздна сидят в школе, в избе-читальне, вдвоем идут за околицу, по жнивью бродят. И зашелестело из избы в избу: «Учитель и Горожанкина — полюбовники!» Стоило Семену заикнуться об Агриппине, отец Иуда Найденов кривил рот:
— Голытьба!.. Не нашей ветки стебелек. С кем связался?
Потом примирился. Как-никак, заместительница председателя райисполкома, шишка! С ней резон быть в дружбе.
Но неожиданно — удар: найденовское хозяйство признано кулацким. Горожанкина предложила вывезти в три дня хлебные излишки.
Иуда побелел: донюхались, докопались, сволочи!..
— Все она, любодейка твоя проклятая, большевичка стриженая! — шумел Иуда. — Прибери бабу к рукам! Иль не мужик ты?.. И не то…
Семен убеждал, упрашивал Агриппину:
— Сжалься над стариком!
— Кулака защищаешь?
— Отца! — вскричал Семен.
— Врага! — утверждала Горожанкина.
— Да какой же он враг?! Справный мужик!