— Справный, справный… Мироед он справный!
— Да нет же! Повернуло его на особицу, жизнь новая не по нем… Темный он!
— А ты просвети!
И, помолчав, Горожанкина сказала:
— Не уйдешь из отцова дома — не будет у нас с тобой, Семен, ни любви, ни дружбы. Так и знай!
Он снова — к отцу:
— Вывози, батя…
Распаленный Иуда бушевал:
— Нет у меня хлеба! Нет у меня сына!.. К чертовой матери вас всех!.. Ступай к ней, христопродавец. Милуйся, целуйся, отца родного предавай!
Ни одного пуда не вывез. Горожанкина наложила штраф.
— Плати, батя!
— Ни копейки! Удушусь, а не дам! Во, кукиш ей!
Продали с торгов имущество Найденовых…
Страсти на собрании накаляются.
— Кто из вас не запишется в колхоз, тот против власти! Так и доложим куда следует… — заявляет Семен Найденов. — Не доводите, граждане, дело до крайности… Голосую. Кто за…
Дверь в избе распахивается. Вбегает комсомолка Синдеева.
— У…убили! Горожанкину убили!..
Семена словно ветром выбрасывает на улицу. Гулкой толпой вываливаются за порог и остальные.
Горожанкина лежит навзничь в санях. Черная шаль сползла с головы. Восковое лицо. Закрытые глаза. На остриженных по-мальчишески волосах блестят снежинки… Семен рывком поднимает ее за плечи. Встряхивает.
— Агриппина!
Открываются большие, неподвижные глаза. Семен вздрагивает.
— Жива?!
Протяжно выдыхает толпа:
— Жива-а-а!..
Семен вырывает у возницы вожжи.
— В больницу! В Грайворонку!
И неистово стегает лошадь.
Розвальни бросает из стороны в сторону. Горожанкина истекает кровью. Просит остановиться. Ее вносят на руках в приземистый, как гриб, домик секретаря сельсовета. Кладут на кровать. Возницу посылают за фельдшером.
Горожанкина еле слышно подзывает Семена.
Он кидается к ней:
— Здесь, здесь я!
Она приподнимается на локоть. Слова, как камни:
— Твоих рук… дело… Семен…
— Ты бредишь, бредишь, Агриппина! — Он дрожит всем телом. Испуганно косится на Синдееву, на секретаря. — Это Зайцевы! Зайцевы!
И валится на колени.
— Не уходи! Не бросай!.. Не будет мне жизни без тебя, Агриппинушка… — Рыдает, а сам одним глазом — на Синдееву: еще, мол, одна змея осталась…
— Я… я… про…прокли… — Горожанкина откидывается на подушку.
Обо всем этом подробно рассказали мне листы двухтомного уголовного дела, с которым я ознакомился перед судом.
Выездная сессия Старооскольского окружного суда заседала в верхнеграйворонской школе. Народу — тесным-тесно. В Верхнюю Грайворонку шли группами и в одиночку жители соседних сел. Приехали делегации учителей из Воронежа, Курска, Орла, Тамбова, Старого Оскола и других городов Черноземья.
Председатель суда — поджарый, лицом похожий на крестьянина, каждым вопросом припирал Семена Найденова к стене.
— Почему вы, член комиссии по хлебозаготовкам, облагали поровну бедняков, середняков, кулаков?
— Соблюдал классовый принцип… — чуть заметно ухмыльнулся он.
— Какой же это принцип? А план до кулацких дворов не доводили тоже по этому самому «принципу»?
— В нашей деревне кулаков нет…
— А Зайцев?
— Ну… Зайцев кулак, согласен! Все прочие — зажиточные.
— Если не ошибаюсь, хозяйство вашего отца побольше зайцевского?.. Побольше или нет?
— Покрепче…
— Значит, и он кулак?
Семен отбросил со лба прядь черных волос. Запетлял:
— Граждане судьи… Перед вами совершенно невиновный человек… (Голос надтреснутый, царапающий.)
— Не прикидывайтесь овечкой, Семен Найденов!.. Скажите, после того, как продали с торгов имущество вашего отца…
— И мое прихватили! — сорвалось у него с языка.
— Ну и ваше… Так вот, после торгов отношение у вас с Горожанкиной изменилось?.. Почему молчите?.. Вы любили ее или… прятались за спину девушки-активистки?
Найденов ответил невнятно, запинаясь:
— Отца… жалко… стало…
— Понимаю. Вы все могли стерпеть, все пережить, только не пустые отцовские закрома, не пустые сундуки, не разбитые кубышки? Так позволите вас понимать?.. И решили убить.
— Я ничего не решал.
— А кто же решил?
— У того и спрашивайте!
В судебной комнате послышались возмущенные голоса.
— Вам известно, что Иосаф Зайцев — бывший помещик, дворянин и белогвардеец?
— Он мне анкеты не заполнял.
— А почему вы в глаза и за глаза называли его барином?
— Иронически.