I
Верст двенадцать плутали мы по закоулкам и извилинам салм[1] и заливов ладожского побережья. Наконец последняя шкера[2] отошла назад и закуталась в серый туман. Впереди открытое озеро, я сказал бы море, потому что по глубине и размерам Ладога более заслуживает это имя, чем какая-нибудь Азовская лужа. Берега на восток, север и юг — даже и не мерещились. Спокойный и величавый простор окружал отовсюду смутные силуэты нескольких островов, до которых мало-мало было двадцать пять верст.
Сероватое освещение как раз под стать недвижному простору. Жары как не бывало. Все небо затянуло не тучками, а белыми, сквозными крыльями. Кое-где по зеркалу Ладоги бежали бороздки от лениво поднявшегося ветра. Но и он, точно уставая, приникал к теплой воде и засыпал на ней…
Изредка перед нами подымалась из воды черная усатая голова тюленя… Степка Юдин, мой лодочник, свистал каким-то особенным способом, и нерпа[3] еще раза два-три ныряла из озера по направлению к нашей лодке…
Вода и небо… И то, и другое — веявшие на нас невозмутимою, благоговейною тишиной. Невольно воображение рисовало нашу планету, когда она носилась в пространстве, вся покрытая водою, когда от нее земля еще не отделилась и, по преданию, дух Божий носился над молчаливым, единым океаном; когда все разнообразие являлось только в переливах освещения. Солнце восходило и заходило тогда над безжизненной землей, играя на гребнях валов и золотя густые облака.
Безжизненною! Можно ли определить тот предел, где кончается жизнь и начинается механическое движение? Мы, впрочем, и не будучи свидетелями первых дней творения, любовались теперь на удивительные эффекты освещения. Когда солнце, закатываясь, вышло из-за белых крыльев, весь безбрежный простор разделился на три сливающиеся по краям полосы. На западе зыблется пламя, струится багряное по тихим водам, мало-помалу бледнея, по мере приближения к средине озера, и переходя в белесоватые, а потом и совсем стальные тоны. Вся восточная окраина Ладоги от очистившегося над нею вечернего неба казалась зеленоватой…
Несколько уже часов плыла наша лодка, мерно рассекая воду: наконец скучно стало.
— Скоро ли?
— А вот когда этот остров, — указал Степка на один из силуэтов валаамского архипелага, — зайдет за тот — будет половина!
Берег позади чуть виден. Едва-едва каймится. Валаам заметно растет перед нами. Уж теперь можно отличить, что остров лесистый. Весь синий, он несколько мрачен, как и сама обитель. Б синеве поблескивает, точно затерявшаяся в пространстве искра, купол Никольского скита, и мерещится белым пятном собор. Я держу руль прямо между ними. Мои спутники не только не внушают недоверия, напротив, наперерыв делятся со мною скудными сведениями о Валааме.
— А что, здесь часто бывают бури?
— Вона! Наше озеро с полным удовольствием. Какая лодка-сойминка[4] — самая праведная! Как ни грузи ее, волной и без бури захлещет, бывает! Тут вот сколько наших сойминок тонуло — страсть! Тыщи! Это только слава, что озеро — морю не уступит. А зимой… Тоже мы ехали… Эконома валаамского я из сердобольской ярмарки[5] вез. Поднялась мзга… Ветром лед рямит. Треск… Вода скрозь — полно уж все. Едем по льду, а нас волна гонит. Отец Алексей все молитвы, какие знал, прочел. "Господи, что будет с нами?" А что Бог даст, отче, говорю. "Назад бы, Степушка…" Повернул я назад, а там уж волны в сажень ходят. Как добрались — не помню, оглушило. Настоящее отражение!
Как простор Ладоги развивает зрение. Я и в бинокль едва мог рассмотреть какие-то тучки на воде — острова, а Степка Юдин по очертаниям определил, на каком именно из них его брат сено берет.
— Вон, гли-ко… Лодочка малая нам увстрен!
— Не видать. В бинокль тоже!
— Эх, барин, ваши бинки[6] эти ничего не стоют!
Подъехали еще версты две. Действительно, лодочка ползет на нас.
— Кого несет? — кричат оттуда.
— Барина!
— Давно ль Степка в баре произошел? Ишь, вороватая душа. Ах, ты, песья муха, и впрямь барина везет. Отколь зацепил?
— С Сердоболя!
— И судьба же этому Степке! Никому, окромя его, не достанется. Поди, пятерку слупил?
— Не, десятку! — торжествовал Юдин, нисколько не стесняясь моим присутствием.
— Ну, и прокудим[7]! И что это за мужичонка у нас Степка…
— Сожри тебя Ладога!
И пошли крылатые слова летать по ветру из одной лодки в другую…
Не успели мы проплыть и версты, как с запада вдруг побежал ветер. То все был попутный, а тут чуть с одного не перевернул нашу сойминку, точно желая оправдать только что сделанную рекомендацию Ладоги.
2
Шкера (швед.) — шхера, небольшой, преимущественно скалистый остров вблизи морского побережья, густо усеянного мелкими островками.
4
Лодка-сойминка — маленькая одномачтовая двухвесельная лодка, которой пользовались на Валааме для сообщения между островами (Валаамский архипелаг состоит из более чем 40 островов) и для ловли рыбы. Сойма — большая палубная лодка на Ладоге, на которой обычно перевозили на Валаам богомольцев.
5
…из сердобольской ярмарки… — Сердобль — город Выборгской губернии, примерно в 45 км от Валаама, основанный в 1617 г.; с 1918 г. — город Сортавала в Карелии. Сердобльская ярмарка с 1786 г. стала традиционной и устраивалась ежегодно на 4 дня в декабре, привлекая купечество и торговый люд Приладожья.