Крики гагар, шум прибоя, отдаленный гул зеленых вершин. Мы пристаем к Железнякам.
Ветхий, седой монах идет-колышется навстречу. Глаза уже давно не щурятся на свет… Руки дрожат, ноги ходуном во все стороны.
— Кто тут?
Точно старый волшебник вышел к нам на безлюдном острове. Он так привык к непроглядному мраку черного грота в самом сердце гранитной горы, что с трудом различает вместо людей какие-то смутные тени. И зачем тут люди?.. Они только мешают вечному торжественному таинству его уединения.
— А, отец Филимон!.. Гостя привез к вам, в Авраамиев скит!
— Гостя?.. Зачем гостя?.. Какой гость?.. Мирской?
Монах воззрился на меня, но, очевидно, ничего не рассмотрел. Пятном я ему казался. Кстати подошла другая братия. Всего живут здесь трое отшельников, среди тяжелого молчания утесов и гнетущего говора волн. Отсюда даже и судов, проходящих мимо, не видать — не плывут они этою сторонкой, — и ни один парус не серебрится под солнцем на спокойном просторе Ладоги.
— Какая тоска! — невольно вырвалось у меня.
— Пустынникам и отшельникам чудесно!
— Что ж хорошего?
— Над ними промысел Божий!.. Тут точно ты всегда в алтаре находишься. Такое чувство проникает тебя, будто и днем, и ночью пастырь незримый над тобою бескровную жертву возносит!
Золотая чаша этой бескровной жертвы[199] не заставила себя ждать. Ярко ослепляя нас, опустилась она на западе в море, где совершалось в это время священнодействие умиравшего и приобщавшегося дня. День умирал долго, долго боролся он со смертью — голубою смертью северной ночи, пока бессильно не закрыл свои мало-помалу тускнувшие очи. Остров Дивный в сумерках выдвигался какой-то неприветною, грозною массой.
— Отец Дамаскин на этот Дивный остров хотел отшельника совсем одинокого посадить!
— Что ж помешало?
— Да не созрел еще отшельник… Неоткуда снять его покуда. А хорошо!..
Тогда остров стал бы совсем могилой для живого трупа.
— Скажите, к такому отшельнику никого бы не допускали?
— Никого и никогда!
— Ну, а если б заболел?
— Что ж… Недужный, в одиночестве, тут-то он и узнает перст Божий, тут-то он и узрит Бога, заботящегося о нем или карающего его!
Что-то изумительное было в погребении живого на гранитной глыбе. Лес, гагары и камень. Небо — вверху, шумные волны — внизу… И больше никого и ничего. Воображаю, с какою тоскою бродил бы он по крутым и хаотическим осыпям этого берега, с каким отчаянием вглядывался бы в пустынные дали!.. Не занесет ли судьба кого-нибудь, не послышится ли где-нибудь человеческое слово, хоть на чужом ему языке, хоть совсем непонятное… И чего же удивляться, если утомленному безмолвием слуху стало бы грезиться, утомленному однообразием скал и леса глазу — чудиться… И если пустыня населится духами света и духами тьмы, если сам Бог, грозный и великолепный, сойдет со Своего недоступного трона на эти утесы, если заживо схороненный отшельник станет беседовать с созданиями своего воображения, — он созреет, он будет готов. Тогда духовидец, являясь перед здоровыми людьми, заразит и их своим убежденным помешательством. Больной, одинокий отшельник, влияя на умы, станет со своего безлюдного утеса тысячи видений посылать к верующим ему людям!.. Фантомы смутных призраков будут носиться вместе с вечерними туманами над этою гранитной твердыней — в голосе бури они заплачут, в легком шуме ветра засмеются ему, в ропоте волн и говоре леса станут прорицать грядущие тайны. И когда, сгорев от нечеловеческой борьбы, отшельник умрет в одном из черных гротов своего острова Дивного — он не погаснет в памяти людей, он долго будет тревожить их сон, долго будет являться им воочию, в уединении одиноких послушаний, то среди скал такого же уголка, то в чаще черного леса, под унывную песню дрозда, под тихое дыхание, лениво пробегающее по вершинам леса…
XXIX
— Тут вот скит купца Тиманова есть у нас!
Мы вошли. Несколько чисто содержимых келий, древние иконы любопытного письма, чудной работы святцы в виде скрижалей[200]. Рассматривая их, я вспомнил художественное описание таких же, сделанное г. Лесковым в его "Запечатленном ангеле". Миром и тишиною веет. Заснуть, замереть хочется на время. Энергия падает, ум перестает работать…
199
Бескровная жертва — символическое жертвоприношение, которое совершил Христос на последней трапезе с учениками во время Тайной вечери, накануне Его смерти на кресте. Эта трапеза происходила в первый день иудейской Пасхи, когда по праздничному ритуалу закалывали и вкушали пасхального агнца (ягненка). На Тайной вечере жертвенным агнцем выступил Сам Христос, преломив хлеб и подав ученикам чашу с вином со словами: «Сие есть тело Мое… сие есть кровь Моя нового завета, за многих изливаемая, во оставление грехов» (Евангелие от Матфея, 26.26, 28).
200
…святцы в виде скрижалей. — Святцы — икона с изображением святых, чтимых православной церковью, расположенных в календарном порядке по дням года, к которым приурочено чествование каждого святого. Скрижали — две каменные плиты с высеченным на них текстом 10 заповедей, по библейскому преданию, полученных пророком Моисеем от Бога на горе Синай.