– Да что с вами происходит?! Куда вы? – вскрикнул Гомозов. –
Пришли – так оставайтесь! Вас никто не гонит! Я даже вас ждал,
представьте себе! А вы, как малое дитя, ей Богу! Что-то все ходите
вокруг да около. Скрываете, таите. А теперь вон, не успели
согреться – уходить собираетесь… В такой-то холод!
– Извините меня, Филолет Степанович, – едва слышно
выговорила женщина.– Я, наверное, пойду. Извините…
– Да, за что?! За что мне вас извинять?! Заладили «извините,
извините», – Гомозов решительно зашагал вслед за Еленой. – Что ж
это такое?! Что с вами происходит? Ничего не понимаю! Давайте-
ка, оставайтесь. Сейчас согреем чаю, и попьем горяченького. Ну?
Что вы? А?! Позволите мне ваше пальто?
Женщина чуть заметно кивнула и отдала пальто Филолету
Степановичу.
– Так что оставайтесь! Непременно оставайтесь! – говорил
Гомозов, уже вскидывая предмет одежды на вешалку. – В такой-то
холод уходить собрались! И никуда я вас не пущу! Неужели вы
думали, что в такой-то холод я вас отпущу?
Внезапно Филолет Степанович почувствовал, как что-то
теплое и нежное упало ему на плечи, Елена обнимала его и
оказалась так близко, что мужчину тут же бросило в жар. Гомозов
ощущал, как тонкие женские пальцы приятно сдавливают его шею,
легко душат в сладком объятии, и от этих прикосновений по всему
телу разливается терпкая дрожь.
– Скажите еще… – просила Елена.
– Что?
– Вашу последнюю фразу, – шепотом обожгло ухо.
– Я никуда вас не отпущу в такой холод, – повторил Гомозов и
крепче прижал к себе худощавое женское тело.
– Еще!
– Я никуда вас не отпущу…
И тут дыхание Гомозова перекрыли женские губы, они были
такие мягкие и упругие, что мысли в голове Филолета Степановича,
зашагали строем прочь, и вовсе скрылись за сбитой туманной
дымкой, не оставив и намека их недавнего присутствия. И наконец,
в голове Гомозова сделалось свободно и мирно.
***
Зима все еще держала над природой свою власть, Елена вновь
не появлялась около двух недель. Каждый из этих дней,
наполненных ожиданием, переносился Филолетом Степановичем
все труднее и труднее… Наверное, на работе мало нагружают –
объяснял он себе, вот и занята голова всякими ненужными
мыслями. Однако в самой глубине души он ощущал, что истинная
причина кроется в чем-то ином. И назвать это что-то определенным
именем, ему было не под силу. Гомозов оставался верен себе: «Нет,
ни в коем случае человек не должен подчиняться своим порывам,
он должен жить по уму и только».
Пусть он и связался с этой беспечной женщиной.
«Женщины… – лепетал он про себя. – Да и что с них взять?! Они
не очень-то любят думать. Неглубокие в помыслах создания.
Женщины – они и в Африке женщины. Нужно сторониться их, себе
же во благо. А что же касается до помощи другим, то это полезное
дело. И ее, такую помощь, несомненно нужно оказывать всем,
случись – и женщинам, только не во вред себе и своим
убеждениям».
Только сейчас Гомозов вряд ли подозревал, что его выводы
обуславливали новый визит в поселок Оставной. И едва ли он
признавал то, что хочет наведаться в общежитие через реку для
того, чтобы увидеть Елену, едва ли сознавал то, что скучал или,
всего на всего, ощущал нехватку обычного человеческого общения,
нехватку, которую упомянутая женщина могла бы восполнить.
Наконец, настал день, когда воля Филолета Степановича чуть
послабела, и он, путаясь в некоторых, уже угасающих сомнениях,
метался по комнатам.
«Для того, чтобы идти должна существовать причина, – так
теперь рассуждал он. – Не являться же просто, без случая! А то, Бог
весть, чего подумает…» Но в голову Гомозова приходили какие-то
совершенно нелепые причины: не одолжить ли соли, не одолжить
ли штопор? Все это было действительно смешно. Гастроном –
поблизости, и приобрести соль можно хоть не один пуд. Да и
стоит ли тащиться за штопором в деревню через реку, когда можно
одолжить его у соседей? К тому же, в каком скверном свете себя
выставишь, спрашивая штопор, будучи совершенным
трезвенником.
Так или иначе, причины не находилось. Да, Бог с ней, с этой
причиной, вдруг проскользнуло молнией в уме Фиолета
Степановича, и сей помысел был настолько убедительным, что
Гомозов в мгновенье накинул пальто, запрыгнул в ботинки и
бросился к двери. Почему он так спешил, никто не знал, скорее
всего, он опасался самого себя, опасался, что вот-вот передумает и
тем самым лишит себя возможности увидеть Елену.