– Филолет Степанович, прошу вас! Прошу, не уходите!.. Не
уходите! Не уходите так…
– Довольно! Я явился не для того, что вы мне голову пудрили!
А вы так и не отступаетесь от этого! Только не понимаете одного,
что теперь… теперь вы мне противны! Слышите, противны!
Тут дверь с размахом хлопнула, и женский плач в комнате
стал оглушительным, благо Гомозов уже этого не слышал.
Едва успел он показаться на улице, и вдохнуть закаленного
морозом воздуха, как вновь раскрылась злосчастная форточка
соседского окна.
– Очнулись?! Ожили, что ль?! – донесся знакомый голос
навязчивой дамы.
Гомозов даже не обернулся. Он спешил побыстрее удалиться,
и ничего более так не волновало его.
***
Около месяца от Елены не приходил никаких вестей. Зима
ослабляла свой характер, становилась мягче и раз от разу давала
волю теплому солнцу топить свои залежалые снега. У каждого
живого существа было торжествующее предчувствие весны. У всех,
даже у Филолета Степановича. Но у него это предчувствие, явилось
не столь многообещающим и радостным, нежели у остальных.
За прошедший месяц Гомозов уже успел исхудать. Скулы его
проявились еще четче, под глазами выразительно наметились
темноватые круги. Не подводила только белоснежная, всегда
накрахмаленная рубашка и безукоризненно выглаженные брюки.
Все это: брюки, рубашка, а так же начищенные ботинки, пальто без
складок и аккуратная прическа, не выдавало его внутреннего
состояния, потому что распущенности в содержании своего
внешнего вида Филолет Степанович не терпел.
Что за жизнь у него началась? Ему постоянно нездоровилось.
В любой час набрасывалась жуткая мигрень, по ночам ворочала с
боку набок бессонница, в обед и завтрак у него пропадал аппетит, а
по вечерам Гомозов покашливал, списываясь на вездесущие
весенние сквозняки. Вроде бы не простужался нигде, думал он,
вроде бы ничем не травился за последнее время и головой об углы
не задевал, с чего болеть? Лишь только припоминалось одно:
споткнулся о камень. Да и то, давненько. И какую это могло иметь
связь с его настоящим состоянием?
Что касается хромоты, то ее у Гомозова почти не осталось.
Тогдашний ушиб был сильный, и левая нога все же побаливала, а
после семи вечера гудела какую-то свою заунывную песню. Но к
врачам Филолет Степанович и не думал обращаться. Это еще одно
убеждение: в них мало толку. И терпеть он не мог, когда его кто-то
лечил да, поправляя очки выше на нос, ставил мудреные диагнозы и
предлагал побегать по кабинетам.
В самом деле, основной причиной нездорового состояния
Гомозова по-прежнему были мысли. С них все и начиналось. Так от
головы с гнусными мыслями «заболевание» распространилось по
всему телу, и, бросив якорь, пришвартовалось к сердцу, нещадно
давя на него. Но, несмотря ни на что, и в частности от этих мыслей,
Филолет Степанович ощущал себя единственным человеком на
земле, достойным к существованию, именно к великому
существованию. От этого в нем пробуждалась гордость. Это было и
объяснением его одиночества. И пусть все нутро Гомозова
наливалось тяжестью от происходящей непримиримой борьбы
чувств с убеждениями, он силился все пережить. «Ничего, ничего…
– повторял он себе, – такое препятствие по плечу, и оно несравнимо
со всем величием цели. Человек – существо, наделенное
невероятной волей, – давно отметил он для себя, – и чего, в самом
деле, стоит горстка чувств, которая только путает и вводит в
заблуждения? И как отвратительно это, подчиняться своим же
собственным чувствам, не желая того».
«Любить… Почему невозможно любить головой, ведь тогда
смысл слова идет в разрез с его закоренелым значением, – думал
Филолет Степанович… – Что за беда?! В сторону престарелый
вздор! Нужно любить так, чтобы не превращаться в «невесомую
материю» и не парить в воздухе, а так, чтобы твердо идти по земле
и просто, и выгодно существовать в близости с человеком, который
выбрал твой ум, твою выдержку и твой рациональный подход к
делу. И тогда… глядишь, и тогда будет людское счастье. Тогда даже
никто не будет обиженным, что вдруг… и пути разойдутся. А они
несомненно разойдутся… рано или поздно все равно разойдутся.
Другого исхода нет. Поэтому-то, и жить надо по уму. Любить и не
подниматься ввысь и оставаться такими, как есть, уверенно
шагающим по жесткой поверхности». Так размышлял Гомозов.
Тем не менее, Филолету Степановичу было тяжело
представить, что он больше никогда не увидит Елену. И подлые