словно взгляд этот предвещал преступление.
Ночь с субботы на воскресенье не дала отдохнуть. Гомозов
принял снотворное, но оно странным образом не подействовало.
Собственные мысли снова атаковали его, но это были мысли иного
характера, нежели обычно. Раз от разу в его голове возникали
моменты, проведенные с Еленой, в воображении возникали ее
улыбка, взгляд, жесты, в ушах звенели ее фразы, отдельные слова с
этой трепетной интонацией, столь приязненной ему. Припомнилась
даже первая встреча, и он невольно улыбался над минувшими
событиями.
Заподозрив себя в мечтательности, он тут же отогнал от себя
эти мысли и рассуждал трезво, так, как подобает достойному
человеку, имеющему несгибаемую власть над собой. Но, увы,
вопреки всем его стараниям, отогнанные мысли, словно куча
назойливых тараканов, не желавших распрощаться с уютным
пристанищем, вновь диким стадом врывались в его голову.
Заснуть Гомозову удалось только под утро, к часам шести.
Тогда, как баталии в его голове заморили до усталости, да и
снотворное, наконец, дало о себе знать.
Сон был глубоким, и Филолет Степанович очнулся только во
втором часу дня. Когда глаза его в момент распахнулись, то
выражали рассеянность и беспокойство. Отдыха будто и не было,
таким встревоженным Гомозов чувствовал себя. Еще он ощущал,
что в нем что-то изменилось. Его сонный взгляд, переплывающий
по периметру комнаты, даже ему самому казался чужим, а в левой
части груди приятно сжималось, так, что он старался не
шевелиться, чтобы как можно лучше проанализировать это
ощущение.
Несколько секунд отчужденно посмотрев в потолок, он
решился встать. Тут-то и поджидала его шокирующая
неожиданность. Филолет Степанович спустил ноги с постели, и
они не коснулись пола. Гомозов вмиг почувствовал, как по лбу
пробежал холодный ветерок. От странного, необъяснимого ужаса,
стараясь не моргать, смотреть прямо, ничего не упуская из виду, он
добрался до зеркала и глянул в отражение – по контуру лба его
волосы из темных сделались седыми. От зеркала он перевел взгляд
вниз: до пола было около десяти дюймов, Филолет Степанович
висел в воздухе.
Чувство стыда, нескончаемой горечи забилось в нем, и тут же,
цепляясь за спинку кресла, он начал тянуть себя вниз, добиваясь
того, чтобы ноги ощутили горизонтальную твердую поверхность.
При упорных усилиях это получалось. Не все так безнадежно…
– Нужно срочно идти к Елене. Иначе – уедет! Уедет!.. Бежать!
Быстрее бежать!.. – молниеносно промелькнуло у него в голове, и
он, с особой сложностью, то касаясь пола, то снова приподнимаясь,
зашагал к двери.
– Куда? Куда же я?! – вдруг в сердцах простонал Гомозов и
остановился. В мгновение он понял, в каком безысходном
состоянии находится. То было достойным только феноменального
позора, и ему не стоило бы показываться людям… а тем более ей…
ей на глаза… Но идти было надо. Непременно! Идти и не медлить!
Ни секунды! Тогда он созрел к следующему выводу. «Я пойду!
Пойду… – бурчал себе под нос. – Но только необходимо взять с
собой какую-нибудь тяжелую вещицу, такую, чтобы та не позволяла
бы приподниматься над землей и тем более парить. Парить… Какая
мерзость»! Он брезгливо покорчился и заметался по комнате, в
поисках неизвестно чего.
«Стол. Журнальный стол… – почти сразу ворвалась идея, но
Гомозов тут же откинул ее: – Нет… Слишком легкий. Не удержит.
Тогда кресло. Да, да, кресло! Это куда еще ни шло… Ну уж нет!
Будет как-то нелепо и смешно, если я пойду с креслом», – лепетал
Филолет Степанович, оставив последний упомянутый предмет
мебели в покое.
Так, на что ни падал его взгляд – все не подходило. Все
громоздкое и легкое, а требовалось что-нибудь маленькое и
увесистое. Но таких объектов Филолет Степанович ни только
усмотреть, да даже придумать не мог.
Может быть… Может… – с трудом закрадывалась в голову
идея. – Вполне подошла бы гиря… Да, да! Именно гиря! Большая
увесистая гиря, как у циркачей, – но новая возникшая мысль, так же
поспешно испарилась, как и возникла. Гомозов не был ни циркачом,
ни культуристом, такой гири у него и быть не могло.
– Камень! – самодовольно рассудил Гомозов, удивляясь своей
сообразительности. – За увес вполне мог бы сойти камень! Камень!
Камень! – и тут Филолет Степанович вспомнил про недавнего
своего серого врага, попавшегося по ноги на снежной тропе,
вспомнил, и, засуетившись, как заблудший муравей в горящем