самом деле было несчетное количество. Прохожие прогуливались
неспешной уверенной поступью по брусчатке одной из
центральных улиц. Среди гуляющих раз от раза попадались и
летящие влюбленные. Гомозов старался их не замечать, но это
получалось неважно. Спустя каких-то пять-шесть минут подобной
прогулки в нем появилось раздражение, которое с каждым шагом
только накипало и увеличивалось, затвердевая крепкой коррозией
на его настроении. Он шел и чуть ли не плевал в сторону
раздражителей его нервной системы, одно только удивление –
откуда сегодня хватало ему сил на негодование подобного вида.
Кафе находилось на Перехоодной улице.
За третьим от входа столиком Филолета Степановича уже
поджидал Журкин. Увидев своего старого товарища, он тут же
сорвался с места и бросился обнимать Гомозова, добротно
постукивая при этом ладонью по его широкой спине. Только позже
Филолет Степанович заметил, что глаза у Журкина покраснели, как
краснеют обычно у людей, которые вот-вот не расплакались.
Неужто расчувствовался? – поразмыслил Филолет Степанович,
смутившись.
– Ну, как жизнь? Как поживаешь?! Теперь рассказывай! –
начал, наконец, Журкин, расцепив дружеские объятья. –
Рассказывай! Чем живешь, как живешь, чего нового?! Эх, как же
давно мы с тобой не виделись! Сколько лет прошло! Сколько лет
прошло!!! Там уж, наверное, все поувольнялись!
– Да, многие. А я так и живу, Гриш. Все по-старому. Почти
ничего и не изменилось, – пожимая плечами ответил Филолет
Степанович.
– Да, ну! Прямо таки ничего?
– Ничего. Живу все там же, работаю всё там же… Думал вот
машину покупать – передумал… Получается, все как было – так и
осталось.
– А как же на личном? Семью не завел? Жениться не
собираешься? У вас тут, я гляжу, любопытный городок…
– Да, что ты! Не выдумывай! – пресек Гомозов, покривив
ртом. – Что за глупости, Гриша. Жениться… Да и город у нас
совершенно обычный!
– А что такого? Что дурного я спросил?! Подумаешь,
жениться. Чего испугался, будто мальчишка! Скажу я тебе по
секрету, Степаныч, что в нашем возрасте не так уж и опасна эта
выходка. Я тут подумал, и решил куда страшнее одиночество
вследствие этакой жизни. Если бы ты знал, как я боюсь
одиночества…Что нашло на меня, стал бояться до сумасшествия!
Даже сейчас. Вот прихожу домой с работы – а дома-то нет никого,
никто и не ждет. И как-то, знаешь, не по себе, совсем не по себе. Да
и не было такого раньше. Не волновало меня скуднота в личной
жизни, а наоборот – радовала. Ни забот, ни хлопот. Живи – не хочу!
Теперь – тоскливо как-то сделалось. Признаться, я по той причине
даже собаку завел. Хоть она меня дома ждет. Собака, пусть не жена,
а всё хоть приятно, – он усмехнулся. – Прихожу домой, а она – тут
же к двери. Встречает меня, руку лижет, хвостом вертит – радуется.
Иногда даже улыбается. Представляешь, улыбается!!! А ты видел
когда-нибудь, как собаки улыбаются?! Видел?! Видел?! А?
Филолет Степанович холодно пожал плечами.
– Вот и я до того не видел! – не дожидаясь более ответа друга,
тут же вступился Журкин. – А они ведь и в самом деле улыбаются!
Переставляешь, умеют улыбаться! Пройдохи какие! Добрые они
создания, эти собаки! Добрые! Далеко нам, людям, еще до них, хоть
мы и на высшей ступени развития всех живых организмов, так
сказать! Предобрейшие создания… Хе-хе, ей Богу! никого
мягкосердечнее не видывал!
– То-то, три недели назад, на соседней улице собака
трёхгодовалую девочку на две части разорвала. В самом деле,
добрые, – равнодушно буркнул Гомозов.
– Ну, что ты! Что ты всё портишь! Я же не про то… я ж не про
тех собак говорю. Э-э-эх, Филолет Степанович! Филолет Сте-па-
ныч… – протянул обижено Журкин и опустил глаза.
– Ты что заказывать будешь? Наверное, не завтракал еще? –
спросил со всей серьезностью Гомозов после некоторой паузы,
переменив тему.
– Черный чай и вон тот штрудель, что у них там на большой
тарелке красуется. Его хочу. С корицей он, наверное. А еще
запеканку и два кренделя, там в витрине.
– Я закажу, пойду, а то официанты совсем обнаглели! Не
замечают нас, туполобые! Не дождутся чаевых! – Филолет
Степанович со скрипом отодвинул стул и, выйдя из-за стола,
направился к витрине.
Когда он вернулся, диалог старых приятелей продолжился:
– Так ты, значит, собаку завел? – чуть смягчившись, начал
Филолет Степанович.
Журкин утвердительно кивнул, наученный тем, что
распространяться с ответом не стоит.