теме не стал. Уловил в волнующемся воздухе, что не стоит.
Он придвинул к себе свою фарфоровую пару и начал мелкими
глотками попивать кофе. Теперь уже доминату разговора перенял на
себя Журкин. А Филолет Степанович молчал и внимательно его
слушал. Предыдущую тему старались не поднимать, так как она
могла принести лишь раздор, и оба друга это чувствовали. Журкин
принялся рассказывать про свои путешествия, в основном про
Индию. О том, как много бедняков в этой стране, о том, что змеи
заползают в дома почти каждый день, а наглые обезьяны, если не
закрыть окно, устраивают в комнатах свой «порядок» равный
пятибалльному урагану.
Все же, подводя итоги дня, Гомозов остался доволен, что
сегодня выбрался из дома. Встреча со старым приятелем позволила
Филолету Степановичу выговориться и, наконец, восполнила
недостающую потребность в общении. Да и монологи Григория
Станиславовича о путешествиях были весьма прелюбопытны,
пусть иногда и противоречили мнению самого Гомозова (это
относительно некоторых моральных ценностей), но все же, Журкин
был славным рассказчиком. «Почаще бы выходить на подобные
прогулки, с таким, вполне незаурядным другом», – вот о чем
подумалось Филолету Степановичу, позже, когда он тянул пятки на
диване.
Остальные же товарищи Гомозова давно стали ему
омерзительны. Омерзительны, по его же собственным убеждениям.
Они, малахольные, поддались чувству, которое, как считал Филолет
Степанович, пагубно влияет на человека. Пагубно. Очень пагубно.
Ведь одно дело рассуждать о пакости, другое – следовать ее
законам, жить по ним, объяснял он себе.
Домой после встречи с Журкиным, Гомозов шел с высоко
поднятой головой, с возвышенным осознанием собственного
достоинства. И даже при встрече со «слабодушными», (а их было
видно сразу, ведь они не касались земли), он не торопился, как
прежде, а наоборот – замедлял шаг, ставя перед собой задачу
ценного наблюдения за этой мезгой общества. Теперь Гомозов
всецело ощущал необычайный духовный трепет, свое внутреннее
превосходство, верх, над безвольными, заполонившими город,
ватноумными существами.
***
В понедельник на свой законный трудовой пост Филолет
Степанович пришел привычно, без опоздания. В его кабинете на
столе уже красовалась новая папочка с очередными заданиями. На
сей раз она была чуточку толще завсегдашней, ибо все
добропорядочные начальники, судя по особенностям потенциала
своих работников, заботятся о том, чтобы те не заскучали без дела.
Похоже, снова задержусь, – подумал Гомозов, и, не медля ни
секунды, принялся за бумажную волокиту.
К своему удивлению закончил вовремя, возможно это хорошие
выходные давали о себе знать. После того, как он отнес папку
начальству, можно было со спокойной совестью поспешить домой.
Гомозов глянул на часы – как раз в скором времени должен идти
рейс социального автобуса. Филолет Степанович сорвал с крючка
свой сюртук, быстро набросил его на плечи, собирать свою
рабочую сумку не стал (вроде бы ничего не выкладывал, некогда
было), просто схватил ее и бросился со всех ног вон из помещения.
Так и есть – автобус уже приближался к остановке.
Когда дверки открылись, Филолет Степанович сделал
широкий прыжок и мгновенно оказался в салоне транспорта.
Дверки закрылись, автобус тронулся. Сдавленный воздух,
пропитанный мириадой скромных запахов, ударил в ноздри и на
втором вздохе сделался невесомым и привычным. Вальяжно
колыхающиеся ремни на поручнях не предвещали беды, как вдруг
послышался грубый монотонный голос женщины-контролера:
– Передаем за проезд! – голос, суровые колебания которого,
словно топором рубили застойные толщи воздушных молекул в
сдавленной атмосфере транспорта, и Гомозов открыл свою сумку и
принялся нервно в ней швырять, отыскивая кошель, в котором
лежал проездной.
Но вот незадача – кошелька не находилось! Неужели оставил
на работе? Вот ещё! Не может быть! Исключено! Так, так… Ходил
на обед, а после? Я все же ходил на обед, – думал он. – А после?
После – положил кошелек в ящик? Да, да, так и было. Положил
кошелек в ящик. Возможно, по какой-то глупой привычке положил
кошелек в ящик!
– За проезд передаем! – не давал сосредоточиться
требовательный неженоподобный контральто. – Мужчина, это я
вам! Вам говорю! – кондуктор кивнула округлостью подбородка в
сторону Филолета Степановича.
Выходит, забыл! Забыл! Забыл в ящике! Наконец-то сложилась