– Хочешь, я съем? – и не дожидаясь ответа, ловко поддел вилкой чужой деликатес. Колян позавтракал чаем и хлебом с маслом и пошел к старпому, тот, через дежурного матроса, вызвал его к себе в каюту, для знакомства. Старпом Марк Лазаревич Тишман сидел, раздраженно склонившись над бумагами, его опять не назначили капитаном, прислав, на теплоход, человека со стороны. Капитаном его не назначали потому, что он был не член партии. В партию не брали, потому, что он был еврей. В дверь громко постучали, и не дожидаясь, его ответа в каюту вошел Колян, он промычал под нос себе приветствие и плюхнулся в кресло, осматриваясь. Марк Лазаревич, отложил бумаги в сторону и внимательно осмотрев входящего, подумал: «Вот они, будущие командиры флота, колхоз на выезде». Но врожденная интеллигентность взяла верх, и он, представившись, и узнав имя вошедшего, начал рассказывать о жизни и трудовых буднях вверенного ему коллектива. Когда он начал говорить о спортивных успехах и досуге команды, то Колян сначала начал криво улыбаться и смотреть в сторону, а услышав о трезвом образе жизни моряков, коротко, но неприлично хохотнул. Марк Лазаревич больше не смог сдерживать свои эмоции:
–Ты своим дурацким смехом, сейчас, кого-то сдал, все иди отсюда, знакомство окончено.
Колян понял, что поступил глупо, извинился, и вышел из каюты старпома. Что дальше делать он не знал, в каюте сидеть было неохота, и он пошел бесцельно слоняться по теплоходу. Колян пошел по проходу, в дверях полуоткрытой каюты стоял сонный, пожилой человек в пижаме, он выглядел довольно жалко – красное, мятое лицо и воспаленные глаза, когда Колян поравнялся с ним и дежурно поздоровался, тот, не ответил и жалобно произнес:
– Поговорите со мной.
Колян не знал кто это, но на всякий случай обошел его, и сославшись на занятость, пошел дальше, ускоряя шаг. Все были заняты какими-то своими делали, Колян, чтобы не мешать, пошел на палубу, и почти на корме нашел большое углубление по форме и размеру напоминающее небольшой бассейн. Пока он размышлял, о своем неожиданном открытии, к нему, плавной походкой, подошел благообразный мужчина лет шестидесяти. Колян повернулся к нему и восхищенно спросил:
– Как вы думаете, это бассейн? Надо, чтобы его наполнили и можно было купаться.
Мужчина внимательно посмотрел на него, и ничего не сказав, молча удалился. Через несколько минут, Коляна нашел Федор и, ехидно смеясь, сказал:
– Меня назначили твоим наставником, только не надо больше советовать капитану, что ему делать.
Теплоход отплыл ночью, сквозь сон Колян слышал какой-то шум, но впечатлений за день было так много, что он все проспал. Антипатия усилилась еще больше, Федора отругали, что он не научил Коляна бегать, по тревоге, на носовой фалинь, как того требовала инструкция. Колян не знал где это и, что надо там быть, даже если бы не спал. На очередном стихийном собрании, Федор отказался быть наставником у Коляна, и эту «почетную» обязанность передали Петровичу.
IV
На следующий день, когда все эмоции улеглись, и Колян пришел в курилку, чтобы получить наряд на работу от наставника, то застал Петровича в скверном настроении. Тот стоял, и кричал, изрыгая проклятия на боцмана, которого в курилке не было, и тряс огромными волосатыми кулачищами, жалуясь мотористам – двум одинаковым, маленьким, небритым мужчинам, похожих на гномов, которые всегда ходили вместе, те участливо кивали и поддакивали ему. Петрович, стоящий, разительно отличался от Петровича, сидящего – непропорциональная фигура, женские, полные бедра, грязный платок на голове, рубашка, завязанная узлом на огромном животе, в стоптанных сандалиях, без задников, его громкий, приятный баритон срывался в фальцет. Накричавшись вволю, он обратил внимание на подошедшего, своего нового подчиненного:
– Пойдем, уже, сколько можно курить.
Они пошли на корму и зашли в небольшое помещение. Петрович кинул взгляд на трубу и опять затрясся от гнева:
– Это не боцман, это какой –то дурак, я тоже знаю, что на флоте вся грязь закрашивается, но краской по резьбе…
Он накинул разбитый гаечный ключ на гайку и уперся всем своим большим телом, постоял так несколько секунд в огромном напряжении, пока не покраснело лицо, и на лбу не проступила пульсирующая вена, затем громко выдохнул, отдал ключ Коляну и побежал за длинной трубой, которая по идее должна была стать рычагом, в этой конструкции. Теперь они уперлись уже вдвоем, но гайка не поддавалась. Проклиная боцмана, Петрович бросил ржавый, гаечный ключ себе под ноги, матерясь, побежал к себе в каюту и принес новый блестящий, они повторили попытку. С каким-то ужасным стоном, гайка чуть провернулась. Петрович улыбнулся: