Где-то на Хэллоуин я смотрел днем телек, щелкал все пять каналов, которые у нас тогда были, и остановился на ток-шоу, в котором четыре парня сидели в гриме. Я и понятия не имел, кем они были и что у них за история. Потом диктор сказал: “А теперь свой хит с нового альбома «Alive!» вам сыграют KISS, встречайте: “Rock And Roll All Nite”! Забавно, что в 11 лет мне не понравилось, как они выглядят. Я сказал тогда Джейсону: “Это же глупо. Кем они себя вообразили? Они выглядят как идиоты. Это что, группа? Почему они так выглядят?” Я просто не понимал. Элтон Джон был эпатажным, но он не одевался так, словно собирается сыграть в “шалость или угощение”. The Who не носили грим и туфли на платформе.
Секунду спустя KISS начали играть песню, которую я услышал по автомобильному радио, и у меня просто отвисла челюсть. Я повернулся и сказал: “Мы должны пойти в музыкальный магазин прямо сейчас! Я хочу себе этот альбом! KISS, KISS, KISS!”
Уверен, четыре миллиона других одиннадцатилетних подростков в этот момент сделали то же самое. Их напор врезал прямо по нашему гребаному нервному центру, и мы врубились. Логично. Нас запрограммировали, вот именно. Я был одержим KISS в течение трех лет, с 75-го по 78-ой. Я любил и другую музыку, но все эти три года у меня на уме были только KISS.
Они были больше, чем жизнь. Другие группы пели о популярности, гастролях, о том, как цеплять телок. Zeppelin пели… да черт их знает, о чем пели Zeppelin - о каких-то лесных нимфах и леших. А Стоунз и блюзовики писали о том, какие телки плохие и какой суровой бывает жизнь. Я уже знал о том, какой суровой бывает жизнь, но еще не открыл для себя телок. KISS пели о бегстве, о том, как рвануть на другую планету и никогда не оглядываться.
Ночь в 1975-ом, когда родители усадили нас дома в Лонг-Айленде, чтобы сказать, что они окончательно расходятся, запомнилась мне так же, как и первое шоу Anthrax, прошедшее с аншлагом. Я помню, как они сказали: “Дело не в вас. Мы оба очень сильно вас любим. Но мы не счастливы и нам нужно расстаться”. Я почувствовал огромное чувство облегчения и был по сути счастлив. Джейсон был расстроен не больше моего. “Ага. Ну, и кто будет выдавать нам на карманные расходы?” – это все, что он тогда сказал. Больше всего нас беспокоило, сможем ли мы по-прежнему часто видеться с отцом. Я почувствовал огромное облегчение от одной мысли, что теперь они не будут орать друг на друга 24 часа в сутки. Моя мама, Джейсон и я переехали обратно в Квинс, буквально в шести кварталах от того места, где мы жили. Это было лучшее место. И вдруг я хожу в седьмой класс со всеми моими друзьями с первого, второго и третьего класса. Лонг-Айленд был как другой дикий мир, а теперь я вернулся в город, и я знаю всех этих людей! Мне было тринадцать, я ездил в школу на автобусе, курил травку, пил и слушал рок-н-ролл. Все изменилось к лучшему. Мама работала с девяти до пяти. Ее не было рядом, поэтому я присматривал за братом. У нас была полная свобода. Офигенно! В то же время я знал, что должен сделать все, что в моих силах, чтобы убраться из района Барауз. Я не хотел жить в Квинсе до конца своих дней. Я хотел сбежать и оставить свой след в этом мире.
В том же году моя бабушка по материнской линии умерла от рака. Для мамы это было слишком, и у нее случился срыв. Было много криков, воплей и хлопанья дверьми. Она начала больше пить. Как-то ночью отец поехал забирать ее с вечеринки какого-то друга, где она упилась в ебеня. По дороге домой мама открыла дверь и попыталась выпрыгнуть из машины, чтобы покончить с собой. Держа руль одной рукой, отец наклонился через сидение и одним резким движением запихнул ее обратно в машину и ударил по лицу так сильно, как мог. Она рухнула без сознания, и он смог закрыть боковую дверь. Хотя это не то, чего тогда хотела мама, той ночью он без сомнения спас ей жизнь. Вместо того, чтобы отвезти ее домой, он отвез ее прямиком в психбольницу и зарегистрировал ее в центре реабилитации.
Пока мама отсутствовала, отец приехал жить с нами. Мы не знали подробностей. Все, что мы знали, это что она больна, и отец останется с нами, пока маме в больнице не станет лучше. Близился мой двенадцатый день рождения, и те шесть недель, пока мамы не было, были очень даже ничего. Рано утром отец уходил на работу и не возвращался домой аж до семи часов, поэтому мы с братом тусили напропалую. Как психбольные, захватившие психушку. Я опустошал небольшие бутылки Скоуп и Листерин, наполнял их маминой водкой, чтобы мы с друзьями могли пить с них во время ежедневной поездки на автобусе в школу длиной в десять миль.
Кроме того, я тырил травку отца и курил между уроками. Он хранил эти скатанные в трубочку самокрутки в банке Sucrets. Я думал, что он увидит, что некоторых не хватает и выскажет мне, но этого не произошло.
Мои друзья хихикали как идиоты, когда курили, но меня никогда не вставляло. Казалось, что у меня иммунитет, но это было здорово, потому что все думали: “Черт, да Скотт может выдержать такой кайф”. Это было хорошо для имиджа среди шпаны.
Когда мама вернулась домой, кое-что изменилось, но не так сильно. Каждую неделю она посещала терапевта по имени доктор Райс, и думала, что он передает слово Господа. Она выполняла все, что он ей говорил, и, думаю, он хорошо к ней относился, потому что она стала более психически уравновешенной и кричала на нас без причины ровно вполовину меньше обычного. Она вернулась к работе, чтобы содержать нас троих. Должно быть это было рутиной. Когда ты ребенок, ты не понимаешь, сколько твоим родителям приходится жертвовать, чтобы у вас на столе была еда. Пока мы веселились на улице, она пахала до седьмого пота, работая секретаршей и проклиная свою жизнь. Но долгие часы отсутствия мамы давали больше свободы нам с Джейсоном. Некоторые люди, которые выросли детьми работающих родителей, стали закомплексованными в будущем и разочаровались в жизни. Я никогда этого не понимал. Возможность быть самому по себе давала мне чувство независимости, развила во мне самоуверенность и что важнее всего – значила, что никто не скажет мне, что мне можно, а чего нельзя.
Мы просыпались и шли в школу, потом возвращались домой и следили за тем, чтобы обед был готов, а квартира была чистой. Когда все было сделано, мы шли гулять и без надзора гуляли до обеда. Я попадал в небольшие неприятности, но никогда не делал ничего очень плохого, потому что всегда присматривал за братом. Я знал, что мне придет пиздец, если меня куда-нибудь утащат копы, и он останется один на детской площадке. Я любил своего брата, и, думаю, именно это не позволяло мне заходить слишком далеко в опытах с алкоголем и наркотой. Я пил, чтобы ударило в башку, но никогда не терял рассудок. И я чувствовал себя клево и по-бунтарски, словно один из тех крутых парней во внеклассных мероприятиях по телеку, который рассказывал, как обходить проблемы стороной и избегать соблазна. Я любил соблазн, но знал, где провести черту. С парой исключений, которые стали моей фишкой. Необходимость присматривать за Джейсоном не просто держала меня в узде, она дала мне чувство ответственности и помогла мне стать тем человеком, кем я являюсь сейчас. У меня была эта важная роль и я не хотел облажаться.
Некоторые подростки, с которыми мы тусили, уже имели проблемы с копами, будь то мелкие кражи или вандализм. И это при том, что у многих жизнь была куда хуже моей. Родители регулярно их избивали. Многие из них жили беднее нас и постоянно нажирались с тринадцати лет. Они пили пиво в банках из бумажных пакетов и искали с кем подраться. Я думал: “Это совсем не кажется мне веселым. Теперь понятно, откуда ноги растут. Они собираются стать такими же, как их родители”.
Многие из этих людей до сих пор живут в Бейсайде. Они никогда не уезжали. Стали пожарными или занимаются строительством. В этом нет ничего плохого, просто это не то, чего я хотел. И большинство из них стали алкоголиками. Я их не осуждаю. Многие рок-звезды – алкоголики. Я просто очень рано понял, что я таким не буду. Я слыхал о некоторых проблемных детях, которых копы сцапали за драки, воровство или вандализм, и что они в конце концов попали в исправительные школы. Я не знал, что это такое, но знал по тому, что слышал об этом со слов других, что не хочу там закончить. Я сказал себе: “К черту это говно, я уже радуюсь жизни”. Мне не нужны были реальные проблемы, чтобы ловить кайф.