Мы заменили Лилкера Фрэнком Белло, он начинал у нас с роуди. Он сразу въехал, это было проще пареной репы, ведь мы были друзьями, а он умел играть и уже знал все наши песни. Фрэнк тоже терпеть не мог Нила, и активно участвовал в нашем пыточном туре Тёрбина. Когда мы выступали с Raven, он при каждой возможности выводил Нила из себя. Нил был в ярости и не мог понять, почему он больше не контролирует ситуацию. “Ghostbusters” тем летом была самой популярной песней на радио. Можно было покрутить радиостанции в любом городе и услышать ее примерно шесть раз кряду. Нил не выносил эту песню, и каждый раз, когда “Ghostbusters” крутили на радио, мы врубали ее, как бы поздно не было. Все в фургоне пели припев так громко, как только могли, а Нил психовал: “Заткнитесь на хуй! Замолчите, Замолчите! Я пытаюсь заснуть! Никакого уважения”.
Он это постоянно говорил: “Никакого уважения. Я вокалист, я вокалист. Никакого уважения”. В конце концов он просто сдался. “Ghostbusters” продолжалась, и пока мы пели, из задней части фургона раздавалось только: “Гребаные мудаки!” Это было здорово. Он угрожал свалить, как обычно, и на этот раз мы его только раззадоривали. “Да уебывай! Кому какое дело? Давай вали, вали из группы! Кого это волнует?” Это только еще больше его злило.
Во время гастролей с Raven мы ехали большое расстояние в раздолбанном фургоне, и с нами ехал гастрольный менеджер, который должен был выдавать нам всем по десять баксов суточных раз в неделю. Прошла неделя, и никто из нас не получил денег. Мы спросили Тони, партнера Джонни Зи, который тоже был с нами в туре, где наши деньги, и он сказал нам пойти и получить их у менеджера. Короче, подгребаю я к нему: “Эй, чел, я так и не получил свои суточные”.
Он сказал, что выдавал суточные в понедельник, и раз я не забрал свою долю, когда он всем раздавал, то на этой неделе мне уже ничего не достанется. Я подумал, может в крупных турах так и устроено. Откуда мне было знать? Но все это было очень странно. Я спросил Вако, должен ли я был забрать свои суточные в день выдачи, и он ответил: “Нет, когда они тебе понадобятся, только скажи об этом”. Я сказал, что менеджер сказал мне другое, и он ответил, что этот чувак просто прикарманил мои бабки.
Окей, я не огромный мускулистый парень или что-то в этом роде, но я ньюйоркец и мне не нравится, когда меня наебывают. Я вернулся к этому парню и сказал: “Ну ты, говнюк! Ну-ка быстро отдал мне мои 70 баксов или я тебе щас битой башку раскрою!” И я получил свои деньги.
Под конец тура Raven выразили свое сочувствие, что мы едем в фургоне, и позвали нас к себе в автобус. А это значило, что мне больше не придется вести, что было хорошо, но у нас не было спальных коек, поэтому пришлось ехать сидя, что фигово для сна. Гастрольный график выглядел так, будто некий слепой человек бросал дартс в карту США. Мы отыграли в Лос-Анджелесе, в Кантри клубе в Резеде в четверг вечером, а потом проехали 1200 миль, чтобы отыграть субботним вечером в Сиэтле. Мы остановились в каком-то паршивом мотеле с почасовой оплатой, чтобы хоть немного отдохнуть. Прошли регистрацию. Я снял покрывала, и на всех простынях была кровь. Не знаю, то ли это у какой-то телки были обильные месячные, то ли там кого-то убили – правда меня не интересовала. Это было отвратительно и мне нужно было поспать, поэтому я достал сотню баксов, которые у меня остались от суточных, зарегистрировался в Holiday Inn и отрубился на семь часов. Я был разбит, но это был мой первый крепкий сон за несколько месяцев. После Сиэтла мы поехали обратно в Лос-Анджелес, чтобы отыграть там второе шоу в понедельник. Это было тупо. Но мы были гребанными воинами метала. Мы говорили себе: “Если это нужно сделать, мы сделаем это. Чего бы это ни стоило”.
Нил стал воспринимать эту возможность все хуже и хуже. Он терял голос на сцене, потому что мы играли столько концертов, что он мало отдыхал в перерывах. “Еще одна причина, чтобы его уволить” – подумал я. Мы открывали выступление “Deathrider”, он кричал, срывал себе голос и не мог петь оставшуюся часть шоу. Так же сильно, как мы хотели, чтобы он облажался, мы не хотели давать плохих концертов. Я сказал, что может ему стоит немного сдерживаться на крике “Deathrider” и дать себе передышку, чтобы петь песню целиком, не срывая голоса.
“Да пошел ты!” – заорал он. “Не говори мне, блядь, как петь. Я же тебе, бля, не говорю, как играть на гитаре! Ты ни хера не знаешь о том, что говоришь!”
Деннис, кузен Чарли, тогда таскал с собой видеокамеру и снимал шоу. Мы включили одно из них Нилу и сказали с сарказмом: “Ну, и что там происходит? Какая это нота? Уже сыграли три песни из сэта, а у тебя изо рта ничего не раздается”.
Он по-прежнему считал себя хозяином положения. Последний концерт тура прошел в Роузленд Болрум в Нью-Йорк Сити. Это было известное шоу, после которого Metallica подписались на Elektra, Raven на Atlantic, а Island пришли и открыли нас, так что в конце концов мы подписались на них. Площадка была битком, что было неслыханным событием по тем временам. Для трех тогда еще относительно неизвестных групп продать 3500 билетов в Роузленд было признаком того, что назревает что-то серьезное. Это чувствовалось и на самой сцене. Весь зал просто гудел от возбуждения, и когда мы вышли на сцену, ожидание превратилось в цунами энергии. Мы окрыли концерт “Deathrider”, и тут же каждый долбаный подросток в толпе стал трясти башкой и кулаком в небо. Мы никогда не видели ничего подобного, и реально ощущали с ними связь посредством музыки. Это были правильные песни в правильное время. Это было похоже на то, как я впервые услышал AC/DC - волна шока прошла через все мое тело, словно меня ударила молния.
Эти подростки ждали, когда метал войдет в их жизнь, и мы вошли в их жизнь. Конечно, той ночью Нил не выкладывался на все сто, но казалось прислушался к нашему совету и не сорвал свой голос. Он мог где-то пропустить одну или две ноты, но любые косяки перекрывал восторг толпы. После шоу мы все были навеселе, даже Нил, пока не ввязался в большую словесную перепалку с Джонни Зи.
Megaforce изготовили для нас гастрольные жилетки. Это были атласные безрукавки олд-скульного трэша со словами “Anthrax U.S. Attack Tour ‘84”, вышитыми на спине. Думаю, Джонни сделал это сознательно, но каким-то образом у Нила оказался не тот размер, и он просто спятил от ярости. Он сказал Джонни: “Ах ты, ебаный жирный вор-нигер”.
Мы засмеялись. “Штааа? Почему он считает Джонни черным?” Нил вопил, нас сгибало пополам от смеха, а Нил все орал: “Я больше никогда не буду играть на тебя, ты ебаный жирный хуй!”
Позднее той же ночью мы с Нилом шли к моей машине, потому что мне пришлось везти этого ебаного мудака обратно из Роузленда в Квинс. По дороге он сказал мне: “Ну вот, Скотт. Я тебя уважаю, и уважаю то, чего ты добился, но я не уважаю этого жирного хуя. Я больше ни минуты не останусь в этой группе, если он останется менеджером”.
И снова это было в духе “или он, или я”, и на этот раз все обернулось против бедняги Нила, завершившего разговор фразой: “Мы увольняем Джонни Зи, или я ухожу”.
Я добросил его до дома, пожелал спокойной ночи и улыбнулся ему молчаливой ухмылкой: “Покеда, мудила!” Через день после возращения домой из тура я заехал к Чарли в Бронкс. Мы ждали этого дня целую вечность. Это было что-то вроде: “Зажигай гребаные свечи на торте, чувак. Я звоню Нилу”.
На то, чтоб дозвониться до него, ушла неделя. Кто знает, какого хера он делал все это время. Я ездил к Чарли каждый день, и мы звонили Нилу каждые несколько часов или даже двадцать минут, чтобы уволить его. Гудок, гудок... пока он наконец не сказал: “Алло?“
“Нил, это Скотт”.
“Привет, чувак, как дел?”
“Слушай, у меня для тебя хорошая и плохая новость. Тебе больше никогда не придется играть шоу на Джонни Зи”.
“Вы уволили Джонни?” – спросил он с радостью в голосе.