Мы отправили Андреасу все, что требовалось выучить. Раз в неделю я писал ему на мыло и спрашивал: «Здорова, нужны видео, чтобы показать, как играть риффы?» И он всегда писал в ответ: «Не, все в поряде. Я сам». Он никогда не просил помощи, да она ему и не требовалась. Мне нравилась его уверенность, но я все равно нервничал, ничего не мог с собой поделать, потому что кто-то другой должен был выступать на сцене вместо меня.
В этих условиях роды Перл прошли быстро и нормально, учитывая, что это ее первый ребенок. Ее лечащий врач, доктор Пол Крейн, в начале 70-х открыл родильное отделение в Сидарс-Синай в Лос-Анджелесе, поэтому она была в лучших руках и в лучшей больнице. Они так хорошо заботились о ней, что мы не хотели уходить! И передать не могу, насколько важно чувствовать безопасность в такой ситуации. Будучи молодыми родителями, мы не знали ни хера, поэтому доверие доктору и медсестрам было особенно важно. Был момент, когда доктору Перл пришлось вручную останавливать ей воды, и это вызвало у нее сильную боль. Она извивалась на родильном столе, и мне пришлось приложить максимум терпения, чтобы не сбросить доктора со стола на пол, чтобы прекратить ее страдания. Вскоре после этого она уснула, и когда доктор Крейн вернулся утром, он осмотрел ее шейку матки и спросил: «Вы готовы родить?»
В 10:19 утра 19 июня 2011-го мы с Перл стали родителями. Вся моя жизнь изменилась в ту секунду, когда я увидел головку Ревела. Я перерезал пуповину — для меня это было сродни сенсации. Все, что я когда-либо себе представлял, было другим. Это сводило с ума. Полный улет. Как будто кто-то щелкнул выключателем, и бесконечная любовь наполнила мое сердце к этому малышу, человеку, которого я еще не знал, но за которого был готов схлопотать пулю. Вот такой океан эмоций бушевал во мне, это тебе не грибы какие-нибудь.
Спустя неделю после рождения Ревела я был одновременно самым счастливым человеком на свете, и человеком, потерявшим сон. Тем временем Anthrax в Германии репетировали перед первым концертом тура. Так как я не мог присутствовать лично, мы устроили видеочат по FaceTime. Ревелу исполнилась всего неделя, и вот я сидел со своим крошечным малышом, кормил его с бутылочки и наблюдал за тем, как Anthrax репетируют без меня. Они джемовали в репетиционной комнате вместе с Андреасом, и это было так нереально, и в то же время очень правильно, потому что я был там, где хотел быть. Я не думал: «О, Боже, я пропускаю ТАКОЕ». Будь на месте Андреаса кто-то другой, возможно, все это испугало бы меня до усрачки, но Андреас реально спас меня, и благодаря ему на сердце было спокойнее. Шоу стартовали, и до меня доходили слухи, что Андреас идеально вписался и все идет как по маслу. Парни советовали мне расслабиться и ловить кайф от отцовства. И тут мне звонит наш менеджер.
«Ты наверное захочешь меня убить, но нам нужно, чтобы ты прилетел в Италию на шоу в Милане 7 июля».
«Ты ебанулся что ли!» — заорал я. «Я никуда не поеду. У меня здесь младенец, которому едва исполнилось две недели. Я нужен ЗДЕСЬ».
И он такой: «В общем, Guitar World хочет сделать снимок для обложки «Большой Четверки». Ты, Мастейн, Керри, Джеймс и Керк. И мы думаем, что тебе лучше БЫТЬ там, чем не быть».
Я вышел из себя. «Кто так считает? Я так не считаю! Я не полечу на гребаном самолете из Лос-Анджелеса в какой-то сраный Милан».
Они буквально хотели, чтобы я взял и прилетел ради какого-то фото, а потом улетел домой, то есть двадцать восемь часов в самолете ради сраного фото. Я спросил, почему фотограф Росс Халфин не может сделать мой снимок в Лос-Анджелесе, а потом отфотошопить. Журналы постоянно так делают. И они ответили: «Guitar World не хочет делать комбинированное изображение. Росс против этого. Guitar World сказали, что хотят собрать вас всех в одной комнате в одно время, потому что в тот день они дают интервью, и это обязательно будет — с тобой или без тебя».
Я обсудил это с Перл, и именно она мне сказала тогда: «Слушай, ты реально там нужен. Все нормально». Но на сердце было неспокойно. Оно разрывалось. Мне выкручивали руки, и наконец я сказал: «Ладно. Я это сделаю, чтоб вас всех. Я оставлю жену и своего двухенедельного сына ради снимка для долбаного Guitar World». В моем голосе чувствовалась злоба, типа: «За вами должок, гандоны».
В Милан я прилетел поздно ночью. На следующий день был запланирован концерт. Поэтому я приехал прямо к площадке. Там были все. Это было так дико, потому что тур продолжался уже несколько недель, а я только приехал. Я словно попал в «Сумеречную Зону». Я не участвовал в гастролях, и вот я там. Было здорово увидеть их всех, все спрашивали меня о ребенке. Мы провели фотосессию и дали интервью, а потом встал вопрос: буду ли я играть?
Моя правая рука была не в форме. Мой уровень даже близко не подходил к тому, чтобы сыграть концерт Anthrax как следует. И по правде говоря, мне совсем не хотелось этого делать. У меня было странное ощущение, потому что мы тогда сидели все вместе — я, Чарли, Фрэнки, Джои, Андреас и Роб — и я сказал: «Знаете, будет странно, если я просто возьму, выйду и отыграю шоу, а Андреас сядет на скамейку». Это было совсем не круто, и тогда нам в голову пришла идея начать концерт с Андреасом, а после трех-четырех песен, когда они дойдут до «Indians», я выйду на том моменте, где я каждую ночь кричу «War Dance!», и доиграю концерт до конца. Это будет особый сюрприз для фэнов, потому что никто не знает, что я здесь.
И вот шоу началось. Anthrax открыли его песней «Caught In a Mosh». Я стоял слева от сцены у пульта и смотрел концерт. На мне была моя гитара, потому что я хотел поиграть без электричества, чтобы разогреться и подготовить руки, потому что не играл на гитаре вот уже несколько месяцев. Рядом со мной стоял Керри Кинг. Он глянул на меня, потом на сцену и сказал: «Ух ты, клево, а?» И я ответил: «Да так и есть!» И он такой: «Ага, а я вот никогда не видел Slayer со стороны!» Это был очень особый момент, потому что я реально смотрел на ребят со стороны, и они рубили не по-детски. Я подумал: «Да! Anthrax охуительно круты!! Когда еще мне выпадет возможность вот так стоять и смотреть, как выступает моя группа? Да никогда». И Андреас был чертовски хорош. У него был офигенный саунд, и он играл невероятно слаженно вместе с остальной группой.
Наконец они добрались до «Indians». Я вышел, толпа увидела меня, и у них просто сорвало крышу. Было чертовски круто играть с двумя ритм-гитаристами на левой стороне сцены, потому что мы с Андреасом играли очень плотно, несмотря на то, что никогда вместе не работали над песнями. Следующие пять песен с левой стороны сцены мы выдавали мощнейшие гитарные залпы, и подпевали где надо. Это было так круто, что я подумал: «Чувак, мы должны убедить его остаться в Anthrax!»
Опыт был настолько полезен, что я уже не злился за то, что мне пришлось лететь двадцать восемь часов, чтобы все случилось. Сделать фотку — да хуй на нее. Онанизм какой-то. Но взойти на сцену, получить этот музыкальный опыт со своей группой и еще одним ритм-гитаристом, да еще такой улетный, и так потрясно звучать, у меня в мозгу тогда сложилась картинка, типа: «Ок, я все сделал правильно».
После шоу все парни пытались затащить меня в автобус, потому что у них был выходной в Лондоне, а потом следующее шоу — крупный концерт в Небуорте перед 75000 фэнов. Все уговаривали: «Да просто садись в автобус! Всего один день!», но, несмотря на соблазн, я твердо стоял на своем. «Это не один день. Получается уже два дня, а потом перелет домой, то есть уже три». Тогда я сказал: «Да ну вас на хуй, я сажусь на самолет и лечу домой». Мне не терпелось вернуться домой и повидать Перл и Ревела. Для меня это было важнее всего на свете.
Я искренне верю, что нам с Перл было суждено спасти друг друга, потому что в нашу первую встречу мы оба стояли на ужасном пути. Кто бы там ни дергал нитки, он явно дернул две нужных в нужный момент, и с рождением Ревела Янга Иэна они стали только крепче. Думаешь, что в жизни нельзя иметь больше любви, чем у тебя есть сейчас, а потом в твоей жизни появляется ребенок и все усиливается. Моя любовь к ним обоим возросла до невообразимых высот. Вот уже четырнадцать лет мы с Перл вместе бок о бок, лучше не придумаешь. Как говорится, Бог любит троицу. Я лишь надеюсь, что мы будем жить достаточно долго, и однажды превратимся в двух старых брюзжащих шнурков, сидящих где-нибудь на скамейке и орущих на подростков, топчущих наш газон. В прошлых отношениях у меня никогда не было такой возможности, но я запросто могу представить нас, когда нам стукнет восемьдесят, девяносто, сто, и так до бесконечности.