Зазвонили к вечерне. Солнце уже клонилось к западу, жара как будто немного спала, и хотя многие еще отдыхали, на площади перед костелом у ларьков и палаток толпилось все больше и больше народу. — Юзька помчалась с подругами покупать образки, а главное — насмотреться вволю на ленты, бусы и другие прелести.
Опять играла шарманка, опять пели нищие, позвякивая чашками, и постепенно говор становился громче, деревня гудела, как улей, в котором роятся пчелы.
Все отдохнули, поели и рады были повеселиться. Толковали с приятелями, глазели на все, или шли выпить рюмочку с кумовьями, или просто сидели в тени, размышляя о том о сем. Все вволю намолились, наплакались, наслушались музыки и пения, нагляделись на людей, набрались впечатлений, хоть на один день отрешились от забот и насладились праздником. И уж конечно, всех громче галдели бабы, проталкиваясь к лавкам, чтобы хоть полюбоваться на всякие заманчивые товары, хоть потрогать их руками.
Шимек купил Настусе янтарные бусы, ленты и красный платочек, она тотчас нарядилась в эти обновки, и оба ходили от лавки к лавке, обнявшись, веселые, захмелевшие от своего счастья.
Юзька увязалась за ними, но она только приценивалась ко всему, осматривала разложенные на столах товары и то и дело, горестно вздыхая, пересчитывала свои жалкие гроши.
Недалеко от них бродила Ягуся, делая вид, что не замечает брата. Она ходила одна, грустная, пришибленная. Не тешили ее сегодня ни качавшиеся над прилавками ленты, ни шарманка, ни весь этот шум и веселая суета. Она шла, куда ее увлекала толпа, останавливалась, когда останавливались другие, не зная, зачем сюда пришла и куда идет.
К ней подошел Матеуш и сказал смиренно:
— Не гони ты меня!
— Да когда же я тебя гнала?
— Сколько раз! И обругала, не помнишь, что ли?
— Нехорошо ты тогда говорил со мной, вот и пришлось обругать. Кто ж меня…
Она вдруг замолчала. Через толпу в их сторону медленно пробирался Ясь.
— И он на праздник приехал! — шепотом сказал Матеуш, указывая на юного ксендза, который со смехом оборонялся от людей, пытавшихся целовать ему руки.
— Настоящий панич! Ишь, какой стал! А еще недавно за коровами бегал, хорошо помню!
— Ну да! Стал бы такой коров пасти! — с неудовольствием возразила Ягна.
— Я тебе говорю! Помню, как его раз органист вздул за то, что он коров пустил в прычеков овес, а сам спал где-то под грушей.
Ягуся отошла от Матеуша и нерешительно стала пробираться к Ясю. Он издали улыбнулся ей, но, так как все глазели на него, отвернулся и, накупив в ларьке образков, стал раздавать их девушкам и всем, кто хотел.
Ягуся стояла, как вкопанная, и смотрела на него во все глаза, а ее алые губы улыбались светлой, блаженной улыбкой, сладкой, как мед.
— Вот тебе, Ягусь, твоя святая, — сказал он, сунув ей образок. Руки их встретились — и разошлись стремительно, как обожженные.
Ягуся дрожала, не решаясь вымолвить ни слова. Ясь что-то еще сказал, но она не слышала, не понимала, она вся утонула в его глазах.
Толпа разделила их. Ягна спрятала образок за пазуху и долго еще искала взглядом Яся. Его не было, он ушел в костел, потому что уже звонили к вечерне. Но он все еще стоял перед ее глазами.
— Как святой на картине! — прошептала она невольно.
— То-то девки все глаза проглядели! Дуры! Не для пса колбаса!
Ягуся быстро обернулась: подле нее стоял Матеуш.
Она пробормотала что-то неопределенное, желая поскорее от него отделаться, но он упорно шел за нею, долго что-то обдумывал и, наконец, спросил:
— Ягусь, а что мать сказала, когда ксендз сделал оглашение насчет Шимека?
— Что ж, пусть себе женится, если хочет, — его дело!
Матеуш поморщился и с беспокойством спросил:
— А как же насчет земли? Отдаст она его долю?
— Откуда мне знать? Она ничего не говорит. Пусть он сам у нее спросит.
К ним подошли Шимек с Настусей, откуда-то вынырнул и Енджик, и все остановились тесной кучкой. Шимек первый начал:
— Ягусь, мать меня обижает, а ты-то неужто будешь на ее стороне?
— Ясное дело, я за тебя стою… Ну, и переменился же ты за это время! Совсем другим человеком стал! — удивлялась Ягна, глядя на брата.
Он стоял перед ней, гордо выпрямившись, расфранченный, гладко выбритый, в шляпе набекрень и белом, как молоко, кафтане.
— Переменился, потому что вырвался на волю.
— И что же, лучше тебе на воле? — спросила Ягна, посмеиваясь над его гордым видом.
— Выпусти пташку из клетки, тогда увидишь! Слыхала оглашение?
— А свадьба когда же?
Настуся нежно прижалась к Шимеку и сказала, краснея:
— Через три недели, еще до жатвы.
— Хоть в корчме свадьбу справлю, а матери кланяться не стану!
— А есть у тебя куда жену привести?
— Есть. К матери перееду на другую половину. У чужих угла искать не стану! Пусть только отдаст мне мою землю, так я буду знать, что делать! — кипятился Шимек.
— И я ему помогу, во всем буду помогать, — подхватил Енджик.
— Да ведь и Настусю мы не с пустыми руками выдаем! Дадим ей тысячу злотых чистоганом, — сказал Матеуш.
Его отозвал в сторону кузнец, что-то шепнул ему и побежал дальше.
Потолковали еще немного. Больше всех говорил Шимек, мечтая вслух, как он станет хозяином, как прикупит земли и примется за нее, и все скоро увидят, что он за человек. Настуся смотрела на него с восторженным удивлением, Енджик поддакивал, и только Ягуся почти не слушала, рассеянно блуждая глазами вокруг. Ее ничто не занимало.
— Ягусь, приходи в корчму, сегодня музыка будет, — попросил Матеуш.
— Корчма уж меня не развеселит, — ответила она грустно.
Он заглянул ей в глаза, нахлобучил картуз и быстро пошел прочь, расталкивая людей. Около плебании он столкнулся с Терезкой.
— Куда это тебя несет? — спросила она робко.
— В корчму. Кузнец сзывает всех на совет.
— И я бы пошла с тобой…
— Что ж, я тебя не гоню, места хватит. Как бы только не стали опять судачить, что ты за мной бегаешь, — вот ты о чем подумай!
— Все равно уже злые языки разделывают меня, как псы дохлую овцу.
— А почему ты это допустила? — Матеуш начинал злиться.
— Почему? Разве ты не знаешь, почему? — сказала Терезка с кротким укором.
Матеуш рванулся и зашагал так быстро, что она едва за ним поспевала.
— Вот уже и заревела, как теленок! — бросил он, оборачиваясь.
— Нет, нет… Это соринка мне в глаз попала.
— Ох, эти бабьи слезы — они мне нож острый!
Он подождал, пока Терезка поравнялась с ним, и сказал неожиданно ласково:
— На вот тебе немного денег, купи себе что-нибудь на ярмарке, а потом приходи в корчму, потанцуем!
Терезка посмотрела на него такими глазами, словно ей хотелось благодарить его на коленях.
— Что мне деньги!.. Ты такой добрый… такой… — прошептала она, зардевшись.
— Только ты вечерком приходи, раньше у меня времени не будет.
Он еще раз оглянулся на нее с порога корчмы и вошел в сени.
В корчме была уже теснота и жара. В передней комнате толкалось множество людей, пили, разговаривали. За перегородкой собралась молодежь во главе с кузнецом и Гжелей. Было здесь и несколько пожилых хозяев — Плошка, солтыс, Клемб и племянник Мацея, Адам Борына. Затесался к ним и Кобус, хотя никто его не звал.
Когда вошел Матеуш, Гжеля с жаром говорил что-то и рисовал мелом на столе.
Речь шла о мировой с помещиком, обещавшим дать мужикам взамен каждого морга леса по четыре морга поля на Подлесье и еще столько же продать в рассрочку. Он соглашался даже отпустить им в долг лесу на постройку изб.
Все это Гжеля объяснял подробно и чертил мелом на столе, показывая, как можно было бы поделить землю и какой участок получит каждый.