— Вы хорошенько рассудите! — говорил он. — Дело верное, как золото!
— Обещание — дураку утеха! — буркнул Плошка.
— Это не пустые обещания. Он все у нотариуса подпишет. Пошевелите мозгами, мужики! Столько земли деревня получит! Ведь этак каждому прирежем целое новое хозяйство! Сами посудите…
Кузнец еще раз повторил то, что ему поручил сказать помещик. Его слушали внимательно, но никто не вымолвил ни слова. Смотрели на белый чертеж на столе и размышляли.
— Правда, дело золотое, только разрешит ли комиссар? — первым заговорил солтыс, озабоченно почесывая лохматую голову.
— Обязан разрешить! Если сход постановит, у начальства позволения спрашивать не станем! Раз захотим — значит, так тому и быть! — загремел Гжеля.
— Обязан или не обязан, а ты потише ори! Поглядите-ка кто-нибудь, не подслушивает ли урядник?
— Я его только что видел у стойки, — сказал Матеуш.
— А когда же пан обещал переписать на нас землю? — спросил кто-то.
— Говорит, хоть завтра! Как только все между собой сговоримся, он сейчас же бумагу напишет, а там землемер отмерит, что кому.
— Значит, после жатвы можно будет уже и землю получить?
— А осенью обработать ее как следует!
— Господи Иисусе, вот когда пойдет работа!
Заговорили все разом, шумно, весело, перебивая друг друга.
Радость охватила их, в глазах засветились уверенность и сила, гордость выпрямила спины, руки сами собой тянулись, чтобы взяться поскорее за эту желанную землю.
Иные на радостях уже пели, кричали Янкелю, чтобы подал водки, другие что-то еще толковали о наделах, и всем уже мерещились новые хозяйства, богатство, всякое благополучие. Болтали, как пьяные, хохотали, барабанили кулаками по столу и лихо притопывали каблуками.
— То-то праздник будет в Липцах!
— Какое веселье пойдет! Эх, и погуляем же!
— А сколько свадеб будет на Масленой!
— Девок не хватит в деревне!
— Так мы городских прикупим!
— Черт возьми, на рысаках ездить будут!
— Тише, вы! — крикнул старый Плошка, ударив кулаком по столу. — Раскричались, как евреи в субботу! Я вот что хочу вам сказать: пан обещал, а нет ли тут какого подвоха? Как думаете, а?
Все сразу притихли, словно их холодной водой окатили, и только через минуту солтыс сказал:
— Я тоже никак не пойму, с чего это он так расщедрился?
— Да, неспроста это он! Столько земли отдать чуть не задаром!.. — протянул кто-то из стариков.
Но Гжеля вскочил с места и закричал:
— Бараны вы глупые, больше ничего!
И начал запальчиво доказывать все сначала — даже взмок весь, как мышь. Кузнец тоже усердно действовал языком и толковал с каждым отдельно, но старый Плошка только качал головой да усмехался так ядовито, что Гжеля, не выдержав, подскочил к нему с кулаками.
— Так скажите же свое, если вы думаете, что мы людей морочим!
— И скажу! Я хорошо знаю их собачью породу. Да, знаю и говорю вам: не верьте пану, пока не будет все черным по белому написано. Испокон веков они у нас на горбах сидели, от нашей крови жирели, вот и этот хочет за наш счет поживиться.
— Если ты так думаешь, так и не мирись, а другим не мешай! — крикнул Клемб.
— Ты, Томаш, ходил с ними в лес воевать, вот оттого и теперь их сторону держишь!
— Ходил, да! А надо будет, так опять пойду! Стою я не за помещика, а за мир и за справедливость, за всю деревню.
Только дурак не видит в этом пользы для Липец. Только дурак не берет, когда ему дают!
— Нет, это вы все дураки, — готовы за подтяжки штаны отдать! Если помещик сам предлагает столько, значит, может дать и больше.
Заспорили уже все, и чем дальше, тем яростнее. Поднялся такой шум, что прибежал Янкель и поставил на стол целую бутыль водки.
— Ша, ша, хозяева! Не ссорьтесь! Дай же Бог, чтобы Подлесье стало новыми Липцами! Чтобы каждый мужик жил, как помещик! — выкрикивал он, пуская рюмку вкруговую.
Выпили и заговорили еще громче. Все, кроме старика Плошки, были за мировую с помещиком.
Кузнец, должно быть, ожидал от этого большой выгоды для себя — он говорил громче всех, распространяясь о великодушии помещика, и угощал всю компанию то водкой, то пивом и даже рисовой со спиртом.
Угощались так усердно, что не один уже глазами хлопал и еле языком ворочал, а Кобус, который все время рта не раскрывал, теперь начал хватать то того, то другого за кафтан и кричать:
— А коморники что, собаки? И нам тоже полагаются наделы. Не дадим мириться! По совести надо все решить. Один насилу жирное пузо свое таскает, а другой с голоду подыхай? Поровну надо землю делить! Помещики какие нашлись! Голоштанники чертовы, а носы задирают, словно чихать собираются! — кричал он все громче и так неприлично ругался, что его в конце концов выставили за дверь, но он еще на улице долго выкрикивал проклятия и угрозы.
Компания скоро разошлась, и только охотники повеселиться остались в корчме, где уже играла музыка.
Близился вечер, солнце зашло за лес, и все небо было в огне, а нивы и сады купались в багрянце и золоте. Повеял влажный, ласковый ветер, заквакали лягушки, в полях кричали перепела, трескотня кузнечиков напоминала шелест золотых колосьев. Люди уже разъезжались с праздника, и по дорогам громыхали брички, а порой какой-нибудь пьяный затягивал громкую песню.
Затихли Липцы, опустела площадь перед костелом, и только на завалинках у хат еще сидели люди, наслаждаясь прохладой и отдыхом.
Наступили сумерки, потемнели поля, даль сливалась с небом; все утихало, дремота постепенно одолевала землю, обливала ее теплая роса, а из садов, как вечерняя молитва, долетал птичий гомон.
Шел скот с пастбищ, протяжное тоскливое мычание оглашало воздух, и рогатые головы показывались над озером, еще пламеневшим в лучах заката. Где-то около мельницы визжали купавшиеся мальчишки, а со дворов доносились песни девушек, блеяние овец, крики гусей.
У Борын было пусто и тихо. Ганка ушла с детьми в гости, Петрик тоже куда-то скрылся, а Ягуся с самой вечерни не возвращалась домой, и одна только Юзька хлопотала по хозяйству.
Слепой нищий сидел на крыльце, подставляя лицо прохладному ветру, и бормотал молитву, настороженно прислушиваясь к движениям аиста, который вертелся около него, то и дело нацеливаясь клювом в его ноги.
— Чтоб тебе пусто было, разбойник! Ишь, как долбанул! — ворчал старик, подбирая под себя ноги и вазмахивая длинными четками. Аист отбегал на несколько шагов и снова ловко заходил сбоку, вытянув клюв.
— Слышу, слышу тебя! Не подпущу! Смотри, какая хитрая бестия! — шептал слепой.
Со двора донеслась музыка, и он, машинально отгоняя четками аиста, с наслаждением слушал ее.
— Юзя, а кто это так знатно играет?
— Это Витек. Выучился у Петрика и теперь постоянно пиликает, просто уши болят! Витек, перестань! Ступай положи клеверу жеребятам! — крикнула она громко.
Скрипка умолкла. А слепой, видно, что-то задумал: когда Витек прибежал на крыльцо, он сказал ему очень ласково:
— Славно ты играешь. На вот тебе пятачок.
Мальчик очень обрадовался.
— А божественное что-нибудь мог бы сыграть?
— Что ни услышу, все сыграю!
— Ну, да каждая лиса свой хвост хвалит. А вот это ты сыграешь, а? — и он затянул что-то визгливо и заунывно.
Витек, даже не дослушав, принес скрипку, сел рядом и сыграл очень верно то, что напевал нищий. Потом стал играть подряд все, что слышал в костеле, и так хорошо, что дед даже поразился.
— Ого, да ты в органисты годишься!
— Я все могу сыграть, все, и разные господские песни и те, что поют в корчмах, — хвастал обрадованный Витек, продолжая играть. Но пришла Ганка и тотчас прогнала его помогать Юзе.
На дворе уже совсем стемнело, гасли последние отблески зари, высокое темное небо заискрилось звездами, как росой, и деревня отходила ко сну. Только от корчмы глухо долетали крики и звуки музыки.