Антек почти у самого дома неожиданно столкнулся с Ягусей, которая шла куда-то с корзиной и мотыгой. Он торопливо поздоровался, но она враждебно посмотрела на него и прошла мимо без единого слова.
— Ишь, какая гордая! — проворчал рассерженный Антек и, встретив во дворе Юзьку, сурово накричал на нее за то, что она вышла в такую сырость.
Юзя уже настолько поправилась, что ей можно было целыми днями лежать в саду. Оспины хорошо зажили и подсохли, не оставив следов, но Ягустинка еще до сих пор мазала их своей мазью, — тайком от Ганки, которая была недовольна таким расходом масла и яиц.
Помаленьку выздоравливая, Юзя лежала почти всегда одна, потому что Витек уже опять пас коров. Иногда забегала на минутку поболтать та или другая подружка, приходил посидеть подле нее Рох или старая Агата, говорившая всегда об одном и том же: что она, наверное, умрет осенью и у Клембов в избе, не как нищенка, а как хозяйка. Но чаще всего Юзя лежала одна или, вернее, в обществе Лапы, не отходившего от нее ни на шаг, аиста, который бежал на каждый ее зов, да птиц, слетавшихся на хлебные крошки.
Как-то раз, когда дома никого не было, зашла к ней Ягуся и принесла целую горсть карамели, но Юзя не успела даже ее поблагодарить: откуда-то донесся голос Ганки, и Ягна поспешно убежала.
— Кушай на здоровье! — крикнула она ей через плетень и скрылась. Она шла к брату.
Настуся сидела около коровы, тянувшей пойло из лохани, а Шимек, весело насвистывая, кончал пристройку к избе.
— У вас уже и корова есть? — удивилась Ягна.
— Есть. Что, хороша? — с гордостью сказала Настка.
— Корова славная. Должно быть, из усадебных? Когда купили-то?
— Покупать не покупали, а корова наша! Вот расскажу тебе все, так ты за голову схватишься и не поверишь! Вчера на заре слышу: что-то трется об угол хаты, да так, что вся хата дрожит. Это, думаю себе, скот мимо гонят, и какая-нибудь свинья подошла грязь с себя стереть. Легла я опять, да не успела задремать — что-то будто мычит за окном. Вышла, гляжу — стоит корова, к дверям привязана и перед ней клевера охапка, а вымя у нее полно молока, и она мордой ко мне тянется. Я глаза протерла, — во сне, думаю, мерещится. Да нет, стоит живая корова, мычит и пальцы мне лижет. Я подумала, что она от стада отбилась, а Шимек тоже говорит:
— Сейчас за ней кто-нибудь прибежит!
— Одно мне покою не давало — что она была привязана. Ведь не сама же она себя привязала! Ну, полдень миновал, а никто за ней не идет! Я ее выдоила, потому что молоко уже капало из вымени. Прошел вечер, прошла и ночь, я на деревне всех расспрашивала, спросила даже у пастуха из усадьбы, — никто не слышал, чтобы у кого-нибудь корова пропала, а старый Клемб сказал, что она, может, краденая и лучше ее отвести в канцелярию. Мне, конечно, жалко было ее отдавать, да что же делать! Вдруг днем приходит Рох и говорит:
— Ты женщина хорошая и бедная, вот Господь Бог и послал тебе корову.
— Как же, говорю, уже коровы стали с неба падать! Никакой дурак этому не поверит!
А он засмеялся и, когда собрался уходить, говорит:
— Корова ваша, не бойтесь, никто ее у вас не отберет.
Тут я подумала, что это от него, упала ему в ноги и стала благодарить, а он и слушать не стал.
— Когда встретишь пана Яцека, — говорит он и смеется, — так не вздумай только его за корову благодарить, а то он тебя палкой отколотит — не любит, чтобы его благодарили.
— Значит, это пан Яцек подарил вам корову?
— Кто же еще так добр к бедным людям?
— Правда, он и Стаху дал лесу на избу и так много им помогает!
— Святой человек, я за него теперь каждый день Богу молюсь.
— Только бы не увели у вас коровку-то!
— Что? У меня корову украдут? Господи, да я за нее глаза выцарапаю, да я на край света пойду, а ее отыщу! Бог не допустит такой беды! На ночь будем брать ее в избу, покуда Шимек не выстроит хлев. Да и Яськова собака скотину постережет. Радость ты моя, миленькая моя! — Она обняла корову за шею и стала целовать морду. Корова замычала от боли, пес залился веселым лаем, раскудахтались испуганные куры, а Шимек насвистывал все громче.
— По всему видно, что Господь вас благословил! — с легкой грустью сказала Ягна и вздохнула, внимательнее приглядываясь к обоим. И Настуся и Шимек казались ей совсем другими, она не узнавала их, в особенности Шимека. Ведь она всегда считала его ротозеем, который до трех сосчитать не сумеет, в доме был он на побегушках, помыкали им все, кому не лень, а теперь вдруг оказался настоящим человеком, делал все с толком, держался с достоинством и рассуждал умно.
— Которое же поле ваше? — спросила она после долгого молчания.
Настуся повела ее показывать поле и объясняла, где они что будут сеять.
— А семена-то откуда возьмете?
— Шимек говорит, что будут, значит будут! Он слов на ветер не бросает.
— Брат он мне, а я слушаю и дивлюсь, как будто о незнакомом человеке говоришь.
— А какой он хороший, и разумный, и работящий! Другого такого на свете нет! — горячо сказала Настуся.
— Да, видно, что так, — все с той же легкой грустью согласилась Ягна. — А это чье же поле насыпью огорожено?
— Антека Борыны. На нем не работают, — ждут, должно быть, дележа.
— С полвлуки здесь будет! Да, нехудо им живется!
— Дай им Бог в десять раз больше. Ведь Антек поручился за нас помещику и многим еще помог!
— Антек хлопотал за Шимека?
Ягна даже остановилась от удивления.
— Да, и Ганка тоже добрая — подарила мне поросенка! Он еще молоденький, но хорошая будет свинья, породистая.
— Чудеса! Ганка тебе свинью подарила? Просто даже не верится!
Они вернулись к избе, и Ягуся, достав из-за пазухи завязанные в платочек десять рублей, сунула их в руку Настусе.
— Возьми вот немного денег! Раньше я не могла дать вам, потому что Янкель за гусей долго мне не платил.
Они от души поблагодарили ее, а она на прощанье сказала:
— Потерпите, мать сменит гнев на милость и тоже вам уделит что-нибудь.
— Не надо мне ничего, пусть она мою долю в гроб с собой возьмет! — выпалил Шимек так неожиданно и с такой злобой, что Ягуся сразу замолчала и ушла.
Шла домой в глубоком раздумье. Ее томила какая-то неясная тоска.
— А я что? Сухой бурьян, никому не нужный! — сиротливо вздохнула она.
На полдороге встретился ей Матеуш. Он шел к сестре, но повернул и пошел провожать Ягусю, внимательно слушая то, что она рассказывала о молодой паре.
— Не всем так хорошо, — сказал он угрюмо.
Разговор не клеился, Матеуш чего-то вздыхал, озабоченно скреб затылок, а Ягуся загляделась на Липцы, облитые пламенем заката.
— Эх, душно на этом свете и тесно! — промолвил он, словно про себя.
Ягуся вопросительно посмотрела на него.
— Что это с тобой? Кислый такой, точно уксусу хлебнул!
Матеуш стал жаловаться, что ему опостылела и деревня, и жизнь, и все на свете и что он непременно уйдет куда глаза глядят.
— А ты женись — вот жизнь и переменится, — пошутила Ягуся.
— Кабы меня захотела та, которая у меня в мыслях, — он пристально заглянул в глаза Ягусе, но она опустила голову, недовольная и смущенная.
— Так ты спроси у нее. За тебя любая пойдет, и не одна девушка у нас в Липцах ждет не дождется сватов.
— А вдруг откажет, что тогда? Стыд будет и досада!
— Откажет — к другой посватаешься.
— Нет, я не таков. Присмотрел себе одну — и к другим меня не тянет.
— Э, для мужика все бабы хороши, он со всякой рад связаться.
Матеуш не возразил ничего и попробовал подъехать с другой стороны:
— Знаешь, Ягусь, парни только и ждут, когда можно будет к тебе сватов с водкой послать.
— Пусть сами эту водку хлещут, не пойду ни за кого! — ответила Ягна так твердо, что Матеуш даже оторопел.