Выбрать главу

Так боролась Мэрит с плотским желанием, которого чуралась и стыдилась. Ей и в голову не приходило, что Повель пробудил в ней жажду, которую не может утолить. Душа у Мэрит все еще девичья, еще тревожат ее прельстительные сны.

И так жила она ожиданием и надеждой с того самого дня, как увидала свое льняное поле в цвету.

Но теперь пришло время кроить полотно. Она прикидывает, сколько выйдет из него простынь. Она аккуратно сложит их в сундук, стоящий в спальне. Из этого сундука она будет вынимать их одну за другой и застилать ими широкую супружескую кровать, которая стоит рядом с сундуком. Она будет снимать простыни с кровати, стирать их, снова стлать и так сотни раз. Много тысяч ночей будут они с Повелем почивать на этих простынях. Из года в год будет полотно снашиваться от их тел. Крепок холст, но не вечен, и однажды, поутру, застилая постель, она заметит в простыне первую прореху и пришьет первую заплату. А там и недалек день, когда простыню сунут в мешок с тряпьем. Это случится много лет спустя, когда они с Повелем состарятся.

Но лишь год назад голубым сиянием цвело под солнцем ее льняное поле.

Дивно было оно, как несбыточное чудо, как сказочная небыль. Но теперь Мэрит перестала ждать и не верит больше в чудеса.

Путь окончен, впереди ее больше ничего не ждет. Девица стала мужней женой, но ничего не изменилось. И весь свой век проживет она так, как живет теперь.

И она расстилает свой холст, как повелось исстари в первый солнечный день весны. В месяц цветень расстилают его, чтобы выбелило его солнце и промыли дожди. И на память ей приходят думы, которые занимали ее, когда она ткала этот холст. Она ткала его в зимнюю пору, долгими одинокими часами, погруженная в раздумья и мечты. И потому он тесно сплетен с чем-то сокровенным в ее душе. Он напоминает о мечтах и яви, которая когда-то была цветущим предвестием. Он точно впитал в себя ее думы за прялкой, мотовилом, кроснами. И не холст стелет она по траве, а несбывшиеся свои мечты, обманутые ожидания, порушенную свою веру.

Мэрит, молодая жена Повеля, выпрямляет свое ладное тело и слегка ослабляет узел платка, слишком туго повязанного на голове. Вот так. Теперь холст может лежать. Но на всякий случай она кладет еще один камешек, оберегая полотно от ветра. Вот так. Теперь все, как надо.

А я приходил за твоей женой

Клетчатый платок больше не виден между деревьями, и Хокан, идя за плугом по лоснящимся на солнце бороздам, не поворачивает голову у межи. Ни к чему это теперь. Платок исчез. И ему остается довольствоваться видением, которое память услужливо рисует ему то и дело, хочет он того или нет. Это давнее видение, которое доставляет ему и муку, и радость, которое он и клянет, и благословляет.

Прошлым летом в сенокос он, как всегда, косил траву на своем поемном лугу. В тот день он был не шибко весел, но и особой печали в душе не чувствовал. И вдруг он увидел на другом берегу ручья незнакомую женщину, которая полоскала белье в проточной воде. Это было в самый зной. Женщина стояла в одной рубахе и юбке со стягивающим стан кушаком. Она была без платка, ее густые светло-каштановые волосы рассыпались по плечам, блестя на солнце.

Стоя на плоском камне, женщина окунала в воду белье. Она наклонялась с присущей молодости легкостью, выкручивала белье, и вода с громким всплеском устремлялась дальше по течению. Ее грудь выпирала из холщовой рубахи, налитая и крепкая. Женщина наклонялась вперед и протягивала над бегущей водой округлые руки; в руках этих ощущались сила и нежность, они призывно простирались вперед, точно раскрывая объятия.

После каждого взмаха косы он поднимал голову и бросал взгляд на женщину.

Она уронила в воду какую-то тряпицу, которая медленно поплыла по течению. Женщина подобрала юбку, засунула край подола за кушак, открыв ноги до бедер. Она думала, что ее никто не видит, но жест, которым она подобрала юбку, был полон нерешительности и девичьей стыдливости, точно она стояла перед тысячью глаз. И этот жест придал всему ее облику какое-то особое женское достоинство и неприступность. Медленно побрела она по дну ручья за бельем, запутавшимся в зарослях травы. Тот, кто верит в чародейство, наверняка принял бы ее за русалку, если бы увидел сейчас, по колена в воде, с распущенными волосами. Потом она опять встала на камень и опустила подол, с которого капала вода. И опять гибко склонилась она с бельем над водой и снова простерла свои округлые нежные руки над ручьем, точно обнимая кого-то на том берегу.