Костя посмотрел на часы. Половина десятого. Ну и что? Начальство не опаздывает, а задерживается.
Он распахнул дверь. Юля сидела за столом, уткнувшись в экран монитора.
— Привет, — сказал он весело, — все ли у нас в порядке?
— Да, — она вскинула голову и замерла. Все выглядело настолько претенциозно, что Костя решил: уместнее ей было бы вместо „да“ отчеканить „так точно, сэр“.
— Ну, что ты перепугалась? — спросил Костя ласково. — Я разве сказал что-нибудь страшное?
— Нет… — ни один мускул не дрогнул на ее настороженном лице, — вот, если хотите, справка за вчерашний день…
— Не хочу, — Костя махнул рукой, — а где эта „стрекоза“? — он посмотрел на пустующий Ленин стул.
— Она звонила, что задержится. Ей ребенка надо в поликлинику с утра отвезти.
— Ясно, — Костя прошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
Подошел к столу. Мельком взглянул на письмо, которое вчера начал писать одному из заказчиков. Им, видите ли, не понравилось качество печати. А что они, собственно, хотели, если прислали свое дерьмовое клише и краску заказали самую дешевую?
„Надо их раз и навсегда поставить на место“, — подумал Костя, но текст письма еще не сложился в голове, поэтому он отошел к окну и задумчиво уставился на блестевшие в солнечных лучах разноцветные крыши машин, и людей, тесной стайкой переходящих улицу. С высоты все они казались игрушечными, и Косте нравился этот ракурс. Можно взять любого из них и посадить себе на ладонь или, например, катнуть одним пальцем вдоль по Московскому проспекту черный джип, а эти лилипуты пусть догоняют его…
Взгляд его сместился дальше, к старому зданию больницы, проглядывавшему бурой крышей среди золота листвы. Дворник в оранжевом жилете сметал листву с дорожки, нарушая общий настрой пейзажа.
„А в лесу как сейчас здорово, наверное!..“ Он попытался представить картинку, но перед мысленным взором почему-то возник телевизионный экран, на котором львица гналась по саванне за стадом антилоп. Стало грустно, оттого, что он забыл, как выглядит настоящий лес, и вся жизнь теперь заключается в „этом дурацком ящике“.
Костя вернулся к столу и уселся в кресло.
„Уважаемый Александр Борисович… Какой он, на фиг, „уважаемый“? Козел он… уважаемый…“ Отложил ручку, вновь уставившись в окно.
Дверь чуть приоткрылась, и в нее просунулась голова Лены.
— Можно, Константин Андреевич?
— Заходи-заходи. Сейчас мы дадим тебе тумаков… — он неожиданно для себя вспомнил Киплинга и подумал, насколько это приятнее и интереснее, чем письмо какому-то придурку, владевшему пельменным цехом.
— За что тумаков? — Лена подошла и остановилась, кокетливо надув губки и покорно склонив голову. При этом было заметно, как она улыбается.
— Ты почему приходишь на работу позже шефа?
— Константин Андреевич, я ж предупредила. Мне Ксюшку надо было врачу показать. Горло у нее все красное, и жалуется, что глотать больно.
— Значит, вечером на час задержишься, понятно? — Костя хитро прищурился.
— Ага, — она кивнула, отчего волосы упали на лицо, сразу сделав его неофициальным.
— А теперь иди и трудись на благо родины, — Костя развернул ее к двери и шлепнул по обтянутому мини-юбочкой заду.
— Вы что, Константин Андреевич?! Не надо так, а то мальчики любить не будут.
— Дурочка, мальчики не будут любить, если ударит младший. А если старший, то это называется воспитание. Воспитанных еще больше любят.
— Да? Ну, тогда ладно, — демонстративно покачивая бедрами, она вышла из кабинета.
„Вертихвостка, — подумал Костя, — немудрено, что от нее муж сбежал. Будь у меня такая жена, я б, конечно, не сбежал, все-таки есть в ней какая-то эдакая чертовинка, но драл бы каждый день, пока не отучится смотреть на каждого мужика так, будто уже выбрала его для сегодняшней ночи… Нет, лучше уж пусть остается Машка, а таких девочек надо иметь на стороне…“
Он снова опустил взгляд к столу.
„Уважаемый Александр Борисович… Пропади ты пропадом со своими пельменями…“
За десять минут до начала рабочего дня Маша вошла в торговый зал. По своим размерам он явно не соответствовал громкому названию „Супермаркет“, которое значилось на вывеске. В сорокаметровой комнате вдоль стены стояли стеклянные витрины с банками краски, похожими на ведра, и пакетами, пестрящими иностранными буквами. Маша долго учила, в каких из них находятся шпаклевки, в каких клеи, а в каких сухие смеси. С отдельной стены свешивались разноцветные языки обоев. Рядом пестрели квадратики изразцовой плитки и еще много всяких красивых импортных штучек, как правило, недоступных обычным гражданам. В дальнем углу, над блестящей коричневой стойкой, которую язык не поворачивался назвать „прилавком“, возвышались компьютер и кассовый аппарат, за которым уже сидела Таня и так старательно выводила контур губ, будто это произведение живописи претендовало, как минимум, на место в Лувре.