Разговорить его было сложно, но Макс справился, и мы узнали, что такую наносят охотнику, воину, настоящему мужчине.
Под кроватью у меня тихо хрюкнули, и моей свешенной руки коснулось что-то мокрое и холодное. Перевалившись на край, я обнаружил на полу зверька, которого спас в горячей зоне — черные глаза, шкура цвета кофе с молоком, и оставленные на ней серым дымом подпалины.
— Привет, — сказал я тихо, боясь его спугнуть.
В душе проклюнулась тихая радость — ого, шестилапый пришел меня проведать.
— Хр, — произнес он в ответ и улыбнулся во все сто острых черных зубов, а затем из пасти его выстрелил длинный тонкий язык, коснулся моей ладони, и я понял, чем меня тронули в первый раз.
— Кто это там? — спросил Дю-Жхе, и я понял, что он смотрит в нашу сторону.
— Это… — я помялся, и тут мне в голову пришло имя. — Это Котик.
Узкие глаза ферини расширились, он покачал головой, но тут же глянул в сторону двери, где началась суматоха. Котик зашипел, сжался, протопали по полу его лапы, и под кроватью у меня стало пусто, а на сердце грустно.
Выругавшись про себя, я сел — посмотреть, кто спугнул шерстистого гостя.
У входа в казарму стоял Йухиро, а рядом с ним — фигурястая деваха, губастая, курчавая, типичная негритянка, вот только с белой кожей, и с парой рожек в шевелюре; понятно, занга, такой же варварский народ, как и мы, люди, у мужиков у них четыре рога. Интересно, а я думал, что наша центурия укомплектована полностью, несмотря на пару свободных коек.
И при первом взгляде на эту деваху у меня внутри неожиданно сладко дрогнуло. Захотелось немедленно обнять ее, узнать, каковы на вкус ее губы, услышать, как она смеется, стонет, всхлипывает от телесного счастья.
Мне стало жарко.
— Это Юнесса, — объявил десятник, равнодушный к женской красоте. — Последняя. Теперь мы готовы к бою.
На новенькую пялился не только я — и заткнувшийся Макс, и даже Равуда приподнялся на своей койке, не обращая внимания на ревнивый взгляд своей подружки с перьями вместо волос. Еще бы — фигура как у богини разврата, при тонкой талии большая грудь и ягодицы что надо, и секс, секс в каждом движении, в каждом жесте.
— Место ей покажете, — велел Йухиро, и вышел.
— Всем привет-привет, — сказала Юнесса, обводя казарму синими-синими, точно осеннее небо, глазами — за такие глаза можно и убить, и умереть.
К ней бросился Кентадэ, первый бабник центурии — иногда мне казалось, что он будет домогаться и к столбу, если на том нарисовать женскую грудь.
— Добро пожаловать, прелестница! — воскликнул он, белоснежно улыбаясь. — Красота твоя подобно грому разразила мои внутренности…
Юнесса не обратила на него внимания, прошла мимо и двинулась по проходу между коек, покачивая бедрами. Кентадэ поспешил следом, бормоча околесицу, но улыбка его несколько поблекла, а в карих глазах — все трех — мелькнула обида.
— Вот это титьки! — пылко прошептал Макс, и мне захотелось удушить его подушкой.
Новенькая миновала ушастого Янельма, возившегося на одеяле со своей коллекцией странных вещей — лоскутков, кусков проволоки, ржавых ключей и осколков фарфора; этот мусор он называл «послухами», и стукая по предметам особой палочкой, извлекал неразличимые для остальных звуки. Прошла еще две койки под злобными взглядами прочих девчонок, и у меня сладко заныло не только в сердце, но и в паху — она идет ко мне, она выбрала меня.
Но тут на пути у нее очутился Равуда.
Его подруга с перьями, звали которую Пиаорани, или просто Пира, приложила ладони ко рту. Фиолетовые глаза ее, и так огромные, стали еще больше, и заняли едва не пол-лица, перья встали дыбом.
От того же Макса я знал, что эта совсем юная жевельде без ума от Гегемонии и ее граждан, что в армию пошла, чтобы стать одним из них, и без памяти влюбилась в кайтерита, показавшегося ей идеалом. А он едва не вытирал об нее ноги, и вытирал бы, если бы сумел извлечь из этого пользу или удовольствие.
— Привееет, — сказал Равуда, поигрывая мускулами. — Ты не меня ииищешь?
— Может и тебя, — Юнесса смерила его взглядом, и провела по губам розовым влажным языком.
Злость полыхнула внутри с такой силой, что меня едва не подбросило.
Неужели она не видит, с кем имеет дело, не понимает, что она для него не больше чем игрушка?
— Равуда… — позвала Пира.
— Заткнись и освободи койку, — велел он, не поворачиваясь.
— Но я…
— Тебя вышвырнуть силой?
Пира зарыдала, из огромных глаз потекли слезы, перья на голове обвисли, как у мокрого попугая. Мне захотелось врезать Равуде — изо всех сил, так, чтобы разнокалиберные глаза выскочили из черепа, зубы посыпались на пол, и он шлепнулся в лужу собственной крови.