Я легонько касаюсь её рукава и отдёргиваю ладонь.
Что-нибудь случилось? спрашивает она меня, будто маленького, раздельно расставляя слова, сочувствуя мне и в то же время не понимая, что происходит.
Простите, говорю я очень покорно и тихо. Мне очень захотелось дотронуться до вас.
Да, признание придумывает разные слова. Вовсе не обязательно произносить всем известные. Достаточно и так: просто прикоснуться. Быть тихим и покорным.
Я не раз ругал себя потом: надо было поцеловать по-хамски, да и всё. Не спрашивая никаких разрешений.
Но для этого мне надо было жить в другом времени. И не учиться в мужской школе.
26
Три последних месяца года и половина января в придачу как будто слились в один миг, безоглядно счастливый.
В назначенный час, выполнив самые важные обязательства, мы встречались на углу под фонарём, не всегда горевшим, и я научился различать в полутьме её походку: вот она пробежалась, вот почему-то обернулась, шапка, воротник, всё такое знакомое, узнаваемое, будто я её знал всегда, всю свою жизнь.
Конечно, я всегда приходил раньше, в этом было какое-то тайное сладострастие: ждать её, различать среди других фигур, узнавать и радоваться узнаванию.
Мы бродили по городу, свежий снег скрипел под ногами, и под этот скрип она рассказывала про свой класс, подругу Лёлю, учителей с их странностями боже мой, все школьники, наверное, говорят о похожем. Нет, она не занималась спортом в секциях, не ходила в кружки, библиотеки посещала, но как все, предпочитая не читальный зал, а уютный домашний диван, и стремилась прочитать то, что требовалось по программе, это же очень немало! Я восхищался, мне не хватало такой дисциплинированности, «Город жёлтого дьявола» Горького я, к примеру, был не в состоянии освоить, а она не просто читала, но кое-что для памяти записывала, конспектировала и объясняла, что это очень удобно, особенно перед экзаменами полистал и всё вспомнил. Любимые же её предметы физика, но особенно химия увы, увы, здесь у нас не находилось общего языка, она что-то пробовала пояснить на обычных предметах про валентность, но я рассмеялся, поднял руки, объяснил, что дальше этилоксиметилпарафенилендиаминсульфата мои познания не идут, простите, ох!
Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего гения из какого-нибудь девятнадцатого класса, если бы такой был. Но этот фокус я заготовил ещё с первых прогулок, когда Вероника лишь обмолвилась про химию. В библиотечном справочнике я обнаружил формулу средней тяжести, списал её и три дня разучивал, тщательно уклоняясь от приближения к предмету её слабости.
Через десять минут на большее не хватило высокоумного разговора, неуверенно блуждая между гидрохиноном, сульфатом натрия и метолом, составными частями фотоматериалов, я признался, как учил формулу из справочника, как хотелось мне потрясти её воображение, и она хохотала до слёз, до упаду, прислоняясь даже, наверное, не замечая сама, плечом своего пальто к моему плечу. Я только того и хотел!
Потом настала эпопея «Тарзана» с Джонни Вайсмюллером, и мы ходили вечерами в кино. Мать разрешала ей возвращаться домой не позже девяти, но кино начиналось в восемь, а заканчивалось около десяти. Под этим предлогом была получена отсрочка на целый час.
Когда грянули декабрьские морозы, мы переместились в читалку Герценки весь город гордился биб-
лиотекой, которую основал классик. Мои детские библиотеки остались позади, десятиклассникам покровительствовала самая взрослая из библиотек, и зал с небывало высокими окнами, с пальмами по углам оказался вечнозелёным оазисом для влюблённых. Особенно хороши были старые зелёные лампы. Если подсесть к ним ближе, можно как бы любоваться неземным цветом зелёного стекла, а на самом деле смотреть мимо лампы на другую сторону широкого стола, где девушка, которая так тебе нравится, шевелит губами, читая тяжкий учебник по химии для поступающих в вузы и, не отрывая глаз, грозит тебе пальцем, чтобы ты не смотрел на неё, не отрывал её от науки, а делал то же самое, что и она. Но потом её взгляд отрывается от неперевариваемых формул, глаза смеются и что-то говорят, а что — догадайся сам.
Нет, это годилось только на самые трескучие морозы, тут не поговоришь, не поболтаешь, есть, правда, один способ общения записки, и в них можно поострить. Например, написать:
«Леди! Не кажется ли Вам, что чашечка горячего шоколада и пуфик под ногами, равно как и двести тысяч фунтов в наследство от дядюшки из Манчестера были бы Вам более к лицу, нежели с хрустом разгрызаемый сухарь формулы гидратхлорвинила СН2ОНС1Н4?» И подпись: «Виконт де Бражелон, покинутое дитя Дюма-отца».