Почему? — подумал он. Да потому, тупица, что они тебя до ручки довели, вот почему.
Он встал и рассеянно взглянул в унитаз.
— Придется, наверное, слабительное принять, — произнес он вслух. И в расстройстве чувств вышел.
В подсобке, служившей ему «кабинетом», он встал у двери в уборную и огляделся. У стены стояло четыре или пять ящиков с супом в банках и овощными консервами. Столик, за которым он работал, стоял у холодильника с мясом. Гриншпан подошел и взял со стола карандаш. Под телефонным аппаратом лежал блокнот. Что-то привлекло его внимание, и он взял блокнот. На верхнем листке осталась запись, сделанная рукой сына. Тот приходил иногда по субботам, когда было много дел; это явно был заказ, принятый Гарольдом по телефону. Он смотрел на знакомый почерк, и сердце разрывалось на части. Гарольд, Гарольд, подумал он. Боже мой, Гарольд, ты же умер. Он провел пальцем по корявым, торопливым буквам, по небрежно записанным словам и рассеянно подумал: наверное, он был очень занят. И не разберешь, что написано. Он вгляделся в листок.
— Он спешил, — произнес Гриншпан и зарыдал. — Господи, он спешил…
Он вырвал листок из блокнота, сложил, убрал в карман. Вскоре пришел в себя и вернулся в магазин.
У входа Шерли беседовала с Сигги, поставщиком сыра. Тот стоял, небрежно опершись о прилавок, и Гриншпан вскипел. И двинулся к нему.
Сигги, заметив его, крикнул:
— Шалом, Джейк!
— Мне нужно с тобой поговорить.
— Это срочно, Джейк? Я жутко спешу. Еще не весь товар развез.
— Что ты мне оставил?
— Все то же самое, Джейк. То же самое. Пару фунтов голубого сыра. Немного швейцарского. Вкус исключительный. — И он причмокнул губами.
— Мне уже не раз жаловались, Сигги.
— Американцы жаловались? Да твои американцы в сыре вообще не разбираются. Это все ничего не значит. — Он двинулся к выходу.
— Сигги, ты куда бежишь?
— Джейк, я буду завтра. Тогда и поговорим.
— Нет, сейчас.
Сигги нехотя обернулся:
— В чем дело?
— Ты привозишь несвежий товар. Кто твой оптовик?
— Джейк! Джейк, мы же это уже обсуждали. Я же забираю то, что возвращают.
— Не об этом речь.
— Ты терял из-за меня хоть грош?
— Сигги, кто твой оптовик? Где ты получаешь товар?
— У меня ведь дешевле, чем на сыроварне, так? Разве нет? Ну же, Джейк! Чего ты еще хочешь?
— Сигги, не прикидывайся дурачком. С кем ты разговариваешь? Дурачком не прикидывайся! Ты мне привозишь дешевый, дрянной сыр, на сыроварнях такой выбрасывают. Мне достается то, что возвращают в других магазинах. Я получаю уже лежалый сыр. Думаешь, покупательницам нравится сыр, который через пару дней никуда не годится? А как насчет тех покупателей, которые его не возвращают? Они думают, что я им нарочно его подсовываю, и перестают ко мне ходить. Мне не нужен шлак[39]. Привози свежий, или я найду другого поставщика.
— По такой цене я тебе свежего привозить не могу, Джейк. И ты это знаешь.
— По той же цене!
— Джейк… — пораженно произнес он.
— По той же цене. Не морочь мне голову, Сигги.
— Давай завтра поговорим. Что-нибудь придумаем. — Он снова направился к выходу.
— Сигги! — крикнул ему вдогонку Гриншпан. — Сигги! — Но тот уже вышел. Гриншпан стиснул кулаки. — Вот лоботряс! — сказал он.
— Этот парень вечно спешит, — сказала Шерли.
— Ну да, да… — сказал Гриншпан. И направился к холодильнику с сыром — проверить, что оставил ему Сигги.
— Мистер Гриншпан! — окликнула его Шерли. — У меня мелочи маловато.
— А шварц где? Пошли его в банк.
— Он еще не пришел. Может, мне самой сбегать?
Гриншпан пошарил рукой в ящике кассы.
— До его прихода хватит, — сказал он.
— Ну, — протянула она, — раз вы так считаете…
— У нас тут что, мелочь нарасхват? Что-то я не вижу, чтобы покупатели толпились в проходе.
— Я тебе говорил, Джейк, — сказал подошедший сзади Арнольд. — Дело дрянь. Торговли никакой. Люди есть перестали.
— Значит, так, — сказал Гриншпан, — дайте мне десять долларов. Я сам пойду. — Он обернулся к Арнольду. — Там товар в кладовке. Выстави его в зал, Арнольд.
— Это я, что ли, должен товар выставлять? — сказал Арнольд.
— Сам говоришь, дело дрянь. Ты работать хочешь или на улице болтаться? Выбирай.
— А шварцу ты за что деньги платишь?
— Его здесь нет, — сказал Гриншпан. — Как придет, я ему велю мяса порубить, вот вы и сквитаетесь.
Он взял деньги и вышел на улицу. Паршиво-то как, подумал он. Если никому не доверять, так и спятить недолго. У всех, кто держит магазины, проблемы одни и те же; он мрачно усмехнулся и прикинул в уме: ну ладно, какой-то процент можно списать на усушку-утруску. Это можно наверстать в процессе торговли. Но в его магазине это просто нелепость. Они же профессионалы. Настоящие мафиози. И это надо так переживать, из-за чего? — твердит ему жена. Теперь он вернулся и может за ними следить. Следить! Да ему и находиться-то там невыносимо. Эти сволочи решили, что им все с рук сойдет.
Он зашел в банк. Папоротники в горшках. Мраморные столы, за которыми вкладчики заполняют квитанции. Календари, где всегда аккуратно выставлена сегодняшняя дата. Охранник с кобурой на бедре и с белой гвоздикой в петлице. В глубине, за прочной металлической решеткой, поблескивает открытой дверцей огромный, с толстенными стенками сейф. Кассиры — каждый в своей клетке, маленькие, тихие, передвигаются неслышно, будто босиком. Банковские начальники, седовласые, в добротных костюмах, за основательными столами — сидят, строгие и важные, над каждым — табличка с выгравированным именем. Вот это место, подумал он. Банк! Банк — это место серьезное. И никакой усушки.
Он протянул кассирше десятидолларовую купюру — на размен.
— Доброе вам утро, мистер Гриншпан. Как дела? Что-то давненько к нам не заглядывали, — сказала кассирша.
— Меня не было три недели, — сказал Гриншпан.
— Устроили себе каникулы? — спросила кассирша.
— У меня сын умер.
— Я не знала, — сказала кассирша. — Очень вам сочувствую, сэр.
Гриншпан взял столбики монет, выданные кассиршей, сунул в карман.
— Спасибо, — сказал он.
На улице было тихо и пусто. Прямо как в воскресенье, подумал он. В магазине небось ни души. Увидел в витрине свое отражение и понял, что забыл снять фартук. Решил, что фартук, наверное, придает вид очень занятого человека. Именно фартук, подумал он. А не деловой костюм. А костюм — только при портфеле. При портфеле или в фартуке — значит, занятой человек. Форма такой вид не придает. Про солдат так не подумаешь, про полицейских тоже. Про пожарного в форме — да, но только если на голове у него каска. Вот шмо[40], подумал он, в твоем возрасте расхаживать по улице в фартуке. Неужели и вице-президенты банка заметили его фартук? И снова навалилась тяжесть.
Он не находил себе места, нервничал, и все его раздражало.
Когда Гриншпан проходил мимо ресторанчика «Домашний», где он обычно обедал, кассирша заметила его через витрину и помахала рукой, приглашая зайти. Он покачал головой. В первый момент, увидев, как она вскинула руку, он хотел было заглянуть туда. Но там ведь полно народа, другие бизнесмены сидят, пьют кофе, тушат сигареты в блюдца, на тарелках аккуратно порезанные булочки. Он заранее знал, как там все будет. Нытики и хохмачи. Нытики с постными лицами рьяно жалуются на застой в делах, на расход бензина, на здоровье; расписывая страдания, они с чувством оплакивают свои жизни, туманно намекают на жестокие обстоятельства, и скорбь их никто до конца понять не может. Хохмачей же никаким горем не пронять, глядя на нытиков, они понимающе перемигиваются, громко шутят или же, понизив голос, рассказывают о своих победах, о влиятельных знакомых, о подделке лотерейных билетов или о подпорченном товаре, который удалось сбыть, о том, как удалась жизнь; пальцы у них липкие от сладких булочек.