— Если вы беспокоитесь из-за денег, — сказала миссис Стейн, — посмотрите на это так. Все, что папа потратит на свадьбу, вернется к вам в виде подарков, и плюс к тому вы имеете настоящую свадьбу.
— Не нужны мне никакие подарки от чужих людей, — сказала Рути, но миссис Стейн заметила, что она сдает позиции.
Когда Рути насела на отца, он сказал:
— Пусть как мама хочет, так и будет, золотко. Мама хочет сыграть дочке свадьбу, так для чего-чего, а для этого деньги есть.
Всю неделю до свадьбы Рути, стоило ей увидеть, что мать, обложившись записными книжками, списками, расчетами, сидит у телефона, обходила ее, точно источник радиации. А за день до свадьбы миссис Кан явилась с Роджером — сверить список гостей и узнать, кто прислал R.S.V.P.[48].
— Ну и какое же у нас свадебное платье? — спросила она.
— Из белого шифона, — сказала миссис Стейн.
— Купили на Линкольн-роуд?
— Миссис Кан, — донеслось с кушетки, где сидела Рути, — платье куплено на Линкольн-роуд три года назад — я тогда окончила школу, ну и пришлось купить платье для выпускного вечера. Оно практически новое, по мне, сойдет и для свадьбы.
— Выходить замуж в платье трехлетней давности?
— Я с вами полностью согласна, — сказала миссис Стейн. — Я ей говорю — шмата[49], вот что это такое, но она такая упрямая.
— Его надеваешь раз, — сказала Рути, — и всего-то на два часа.
— Но что это за раз! — сказала миссис Стейн.
Миссис Кан посмотрела на миссис Стейн.
— Не дай бог, моя сестра узнает, что платье купили три года назад. Я умру со стыда.
— Фата, во всяком случае, новая, — сказала миссис Стейн.
— Вот-вот, — сказала Рути. — Выбросили шестнадцать долларов на аптечную марлю.
— Завтра ты скажешь спасибо, — сказала миссис Стейн. — Ты будешь красавица.
— Мама, ну мама же, — возопила Рути, воздела руки и обратилась к Роджеру: — Пойдем прогуляемся по берегу.
Когда дверь за ними закрылась, миссис Кан сказала:
— Ну и что вы решили насчет закуски?
— Закуски обойдутся еще в тридцать пять долларов, — сказала миссис Стейн. — Рути говорит: если на ужин ростбиф, к чему еще и закуски?
— А к тому, — сказала миссис Кан, — что гости придут голодные, с работы, свадьба в семь, ужин начнется не раньше восьми, да они умрут от голода. И потом, выпивку надо чем-то закусить.
— А-а, — сказала миссис Стейн, — я об этом не подумала.
— А торт, он, надеюсь, не в один ярус?
— В три.
— Отлично. Но я вам вот что скажу: выходить замуж в старом платье — плохая примета.
— Рути, она не суеверная.
— Я знаю: так положено, чтобы на невесте было что-то старое. Что-то старое, что-то новое — скажем, старый носовой платок, но уж никак не старое платье.
— А вы попробуйте-ка, поспорьте с ней сами, — сказала миссис Стейн — ее вдруг оставили силы. — Извините, но я должна позвонить в гостиницу, заказать закуски.
Когда Рути с Роджером вернулись, миссис Стейн сказала:
— У меня для вас хорошие новости. Вот вы всё беспокоились из-за денег, а я вам сейчас скажу что-то, что вас обрадует. Гостиница предоставляет в наше распоряжение комнату с видом на океан, бесплатно. Бесплатно на всю ночь.
— Господи, — взвыла Рути. — Предел мечтаний, да и только. Ничего лучше и желать нельзя.
— Так ты не хочешь остаться там на ночь?
— Нет.
— И почему хотела бы я знать?
— Мама, если ты сама не понимаешь почему, я не смогу тебе объяснить.
— Да, не понимаю. Тебе предоставляют комнату — там и одеться, и переодеться можно, и оставить свои вещи, а после свадьбы — провести там ночь с видом на океан. И совершенно бесплатно.
— Нет.
— Что нет?
— Нет, и все. Нам это не нужно.
В поисках поддержки миссис Стейн перевела взгляд на Роджера, но он ни с того ни сего стал разглядывать конфетницу на журнальном столике.
Вот тут-то Рути и сказала:
— Мы решили уйти пораньше.
— Что значит пораньше?
— После ужина.
— И ты уйдешь пораньше со своей свадьбы? Даже не потанцуешь?
— Мама, Роджер не умеет танцевать. И потом, новобрачные всегда уходят рано — так принято.
— И что тут хорошего? Уйти раньше всех и даже не попользоваться замечательно красивой комнатой с ковром в пять сантиметров толщины?
— Ну мама же, — сказала Рути, и миссис Стейн увидела, что на глаза у нее навернулись слезы. — Вот уж не думала, что ты поведешь себя так.
— Как так? — воззвала миссис Стейн к будущему зятю при том, что сама — и знала, и не знала как.
Из забытья миссис Стейн вывел локоть официанта, промелькнувший перед ее глазами.
— Извините, — сказал он и убрал со стола чашку кофе, до которой ее дочь не дотронулась.
— Да-да, — сказала она. В дальнем конце комнаты муж все ниже клонил голову. — Скажите, пожалуйста, который час? — спросила она.
— Половина четвертого, — ответил официант.
— Спасибо. Будьте добры, заверните, пожалуйста, торт и поставьте его там, где сидит мой муж.
Официант пообещал, что так и сделает, и миссис Стейн рассеянно улыбнулась ему. Половина четвертого. Где теперь Рути? В мотеле здесь же, в Майами-Бич? А что, если они и впрямь уехали на Кубу? Дети уже давно пугали их такими планами, а вчера в Гаване взорвали две бомбы. Везде смутьяны. Повсюду беспорядки, того и гляди разразится война, и ее Рути, там, в гуще боя. Перед глазами миссис Стейн встал заголовок: НЕВЕСТУ ВЗОРВАЛИ БОМБОЙ. И если бы Рути еще попрощалась, так нет же, она улизнула, другого слова и не подберешь. Только что Рути — прелестная, лучезарная, в белом платье, золотое кольцо непривычно и красиво поблескивает на ее тонкой руке, глаза сияют — была здесь, а она и оглянуться не успела, как их с Роджером нет как нет: они испарились, едва начались танцы. За пять минут до танцев седой аккордеонист подошел к Рути и сказал:
— Какая ваша любимая песня, дорогуша, — «Эту девчонку я в жены возьму»?
А Рути ему:
— Итальянский концерт Баха можете сыграть?
Все говорили миссис Стейн, какая красавица ее дочь, но с Рути никто даже не заговорил, потому что никто, ну почти никто, из гостей не был с ней знаком. Друзья и ее, и Роджера жили в Нью-Йорке.
И подарки, хотя такой подход был не в правилах миссис Стейн, не оправдали ожиданий. Среди подарков обнаружился купон «Посади дерево в Израиле», пожертвование — Бог весть почему — в фонд борьбы с сердечными болезнями. Разброс был от кофеварки на тридцать четыре чашки до трех паровых утюгов, но не подарили никаких, практически никаких денег и ничего по-настоящему полезного.
Миссис Стейн встала, поморщилась — давали знать о себе непомерной высоты каблуки — и нетвердой походкой направилась к хупе. Там, слева от одного из столбов, на полу валялась салфетка с остатками растоптанного Роджером бокала — этот обряд трогал миссис Стейн чуть ли не слез. Кто-то сказал ей, что он символизирует разрушение Храма, но миссис Стейн понимала его иначе. Обряд символизировал нечто имеющее касательство к брачной ночи.
Нагнувшись, она подняла и развернула салфетку: ей захотелось посмотреть на то, что — в некоем роде — символизировало конец Рутиного детства. В салфетке обнаружились куски дымчатого стекла, на куске покрупнее стояла надпись — 40 ватт.
Лампочка! Восемьсот долларов за ростбифы, тридцать пять за свадебный торт, тридцать пять за закуски, а чаевые без числа, а то-се сверх и — на тебе: вместо бокала ее зять растоптал лампочку в сорок ватт, вот что ему подсунули.
Грудь миссис Стейн вздымалась. Развернувшись, она прошествовала к обеденному столу, без колебаний, обеими руками схватила халу. И отнесла туда, где сидел муж.
Растолкала его.
— Гарри, — сказала она. — Нам пора домой.
Он улыбнулся, проснулся, неуверенно поднялся на ноги.
— Бери торт, — миссис Стейн указала на стул рядом, — поднимемся наверх, возьмем наши вещи.
Они поднялись на лифте на шестой этаж, миссис Стейн несла халу с большой осторожностью — опасалась, как бы та не застряла в раздвижных дверях. Прошли в комнату с видом на океан. На двуспальной кровати лежало Рутино вывернутое наизнанку свадебное платье, корсаж волочился по полу. Под кроватью стояли ее белые шелковые лодочки.