Он возненавидел меня с первой минуты нашего знакомства.. И каким-то нутром, иначе не скажешь, почувствовал во мне настоящего «голубого». Это был его первый урок, он вызывал всех по алфавиту, и когда поднялся я, то сей достойный представитель наших предков запнулся, сделал паузу, как-то наклонил голову и превнимательнейше стал разглядывать меня так, и сяк. Я занял выгодную позу, браво выкатив грудь и расставил ножки. А класс тихо заржал. Наконец, он хмыкнул и усадил меня. Став вызывать других, но взгляд я его запомнил. Он говорил: «Я-знаю-тебя-парень-и-ты-совсем-не-парень».
Петр Филиппович, думается, куда больше располагал способностями к преподаванию физкультуры или труда, но каким-то нелегким ветром его занесло в биологию. Этот джентльмен был ростом под метр девяносто, плечи - как две горы, не в меру выпирающая волосатая грудь. Мохнатые нависшие брови и маленькие вдавленные в переносицу глазки, сразу выдававшие его укающее и прыгающее по деревьям семейство. Челюсть далеко выдавалась вперед, точно слепок с нарисованного на одном из плакатов гиббона. Хотя по комплекции это был скорее шимпанзе. Фигура Арнольда из ранних его фильмов и походка Кинг-Конга, дополняемая нприятной привычкой слегка наклоняться вперед. Словно бы нависая над тобой. Что лишний раз подтверждало мою версию о его происхождении. Он был молод, любил носить потертые джинсы и вечно потные раздувающиеся рубашки. В них он выглядел, по крайней мере, естественно. Когда же Петр Филиппович втискивал себя в костюм, а на маленький мясистый нос усаживал выпуклые блестящие очки, (к счастью это было редко) напоминало какой-то цирковой номер.
Он начал доставать меня сразу же, даже не пытаясь скрыть своей явной неприязни. Впрочем, она была взаимной. Но учителем-то был он! И пользовался этим преимуществом, как только мог. Я начал получать одни "неуды", оставаться после уроков. Я отвечал у него у доски на каждом занятии, причем по нескольку раз! И все время он пытался, с чисто обезьянней смекалкой, загрузить меня поехиднее, поставить в трудное положение перед всем классом. При этом его крошечные бесцветные глазки сияли удовольствием. Он упивался исполняющий победный танец собственным всесилием, точно самец, исполняющий победный танец на виду у любимой самки. Он весь оживлялся, когда вызывал меня, и даже пытался шутить, правда с ловкостью железного дровосека. Каждую выходку он сопровождал соответствующим торжествующим взглядом и как бы легким подфыркиванием, очевидно, обозначавшим смешок. Хорошо, что еще не скакал при этом и не швырялся бананами.
На лекции об анатомии мужских и женских половых систем, он поднял меня в конце урока и, тыкнув указкой в дряблый мочевидный отросток одного из раскроенных на плакате манекенов, демонстрирующих мужчину, спросил: "Как по-вашему, Смелов, что это такое?? "Член," - невинно ответил я слегка тоненьким голоском. Класс выпал, но этот тип даже не улыбнулся. "Замечательно. Раз у вас такие глубокие познания, может скажете нам? - он широко обвел руками содрогающийся в пароксизмах класс, - "для чего же служит этот предмет?" "Для удовольствия, в первую очередь, а если не повезет, то для продолжения рода,"- без запинки ответил я тем же тоном. Ребята продолжали умирать.
"ДЛЯ ПРОДОЛЖЕНИЯ РОДА", - вслух процедил он, приподнимаясь с места и расправляя могучий торс. Он посмотрел на меня долгим выразительным
взглядом. - "Так почему же, как вы думаете, Смелов, НЕКОТОРЫЕ МУЖЧИНЫ пренебрегают этой функцией, а?" Он торжествующе позволил себе улыбнуться. (что для него, замечу, было редкостью; у Петра Филипповича были кривые зубы, и он не мог позволить себе часто их показывать).
"Обезьяне этого не понять", - чуть не ответил я, но вместо этого сказал: "Очевидно, преподаватели забывают им это объяснить".
Бурное веселье переросло в экстаз. Он побагровел и открыл было рот... но потом закрыл его, потому что грянул звонок. Ураган снес ребят, и я, не мешкая, влился в общий поток.
После уроков он вызвал меня в свой кабинет. Когда я вошел, то он сидел, глубокомысленно подперев рукой щеку и ковырялся карандашом в окаменелых останках какого-то несчастного животного. "Смелов," - медленно сказал он, будто я сам не знал своей фамилии, - "честно тебе скажу: ты мне не нравишься. Совсем не нравишься" - повторил он, сверля меня взглядом. - "Ты меня понимаешь?" "Думаю, да." - спокойно ответил я. "Ну тогда скажи мне, почему?" - спросил он с живым интересом, превращая вертеть карандаш. "Вы думаете обо мне что-то нехорошее," -ответил я. "Верно", - ответил он и с новой силой взялся за карандаш. - "Видишь ли, Смелов, я просто уверен, что ты - ЧЕРТОВ ПЕДИК", - рявкнул он и, грохнув стулом, отошел к окну. - "Я чувствую от тебя этот запах. Я знаю таких, как ты." - он снова повернулся ко мне лицом, и оно было грозным. На лбу появились упрямые вертикальные складки. - "В армии мы таких вылечивали быстро. Но здесь школа, я учу детей, и ты... вас нужно убивать, к чертям собачьим", - почти заорал он, но потом взял себя в руки, сел, и снова вонзился мне в глаза. Его брови словно приросли друг к другу, Я был совершенно спокоен. Чтобы меня убила какая-то обезьяна? Нет уж, увольте. Я молча ждал продолжения.