Потому что человек – далеко не центр вселенной. И если ты этого не понимаешь, тебя ждет тупик. Конечно, этот тупик, точнее, дорога к нему – она очень привлекательная: вокруг тебя вращаются люди, их судьбы, желания, даже мечты, и ты вроде бы даже имеешь возможность всем этим управлять. Построить свой собственный мир – пусть даже небольшой мирок, но – свой, собственный, в котором ты – центр притяжения, – вот с этим соблазном, как мне кажется, человеку нужно бороться всю свою жизнь. Кто-то приходит к этой мысли «эволюционным» путем, кого-то жизнь встряхивает за шиворот. Встряхивает, чтобы тот, кому досталось обухом по голове, очнулся. Чтобы человек перестал смотреть на окружающих сверху вниз, перестал делить людей на «больших» и «маленьких». Чтобы отвечал на телефонные звонки, а не просил секретаршу отфутболить просителя. Чтобы пришел в себя. Почему это так важно? Да потому что так устроен мир: ты – лишь его частица, и ты важен и нужен – на своем месте. Не поймешь этого – твой «сбитый прицел» сыграет с тобой злую шутку: можно жизнь прожить «мимо нот».
Но тут уже – вопрос выбора. В конце концов, кому-то нравится, как сияет бронза на памятниках. И «людей-символов» предостаточно везде – в музыке, в театре, в литературе, в кино. Причем они в прямом смысле полагают свою жизнь именно на это: создают из себя самих символы. Все силы свои тратят на полировку постаментов, на золочение надписей, на чистку бронзовых изваяний. Ни на что другое сил не остается.
В английском есть выражение self made man – «человек, который сделал себя сам». Проблема в том, что в процессе монументизации самого себя теряется вот это самое man. И часто получается – self made Micky Mouse.
Я не боюсь мышей. Кроме одной. От этой я убегаю.
По морям, по волнам, или Лучший концерт в моей жизни
– Юрочка, как же это потрясающе: мы пойдем на теплоходе по Средиземноморью! – посреди банкета ко мне подошла возбужденно-радостная Александра Николаевна Пахмутова. – Там столько красоты! Там такие прекрасные маленькие города по всем побережью, удивительно красивые бухточки, я вам обязательно покажу пару восхитительных мест!
Мы стояли посреди огромного, как стадион, зала, в котором просто в горизонт уходили ряды очень богато накрытых столов. Так в девяносто каком-то году открывался в Киеве кинофестиваль, названия уже не вспомню – что-то «славянское». Это сегодня никого не удивишь творческим фестивалем. Каких только их уже ни было: интересные и скучные, с размахом и местечковые – причем независимо от места проведения, Москва тут не гарантия качества. В общем, фестивали перестали быть чем-то особенным, мы к ним привыкли и даже пресытились. Но тогда, двадцать лет назад, фестиваль – это был праздник, настоящий и в чем-то всегда непредсказуемый. В девяностые годы у нас в стране случился просто бум фестивалей. В первую очередь кинематографических. И вот, очередной такой праздник должен был стартовать в Киеве, потом перемещался в Одессу, а в Одессе вся тусовка грузилась на теплоход и отправлялась в круиз по Средиземному морю.
Это потом, спустя годы, я понял, что совмещать работу с отдыхом, а особенно фестивальную работу, просто невозможно. «Кинотавр» до сих пор вспоминаю с дрожью. Это же ад кромешный: пересмотреть за несколько дней восемнадцать картин, из которых пятнадцать – за гранью добра и зла, и только три фильма можно обсуждать. Но пересмотреть-то надо все восемнадцать! Но тогда я еще был достаточно наивен. «Это же мечта, – думал я, – быть в центре киношной жизни – смотреть фильмы, рекламные ролики, обсуждать их с коллегами, общаться – и созерцать попутно красоты Средиземноморья!» Таких, как я, энтузиастов набралась изрядная компания. Изрядная – это мягко сказано: приехали просто все. И не только киношники. Там были и композиторы во главе с незабвенной Александрой Николаевной, и художники, и певцы, и музыканты, и целые ансамбли.
Открытие фестиваля в Киеве убило своим каким-то космическим масштабом. Начать с того, что на сцене играла группа Slade. Все было новое, все в первый раз: на сцене ревут гитары, взрываются потоки света, а в зале-стадионе бродим мы, счастливые гости этого праздника жизни. Мимо меня проходит слегка растерянная Лидия Федосеева-Шукшина:
– Сколько же еды… Сколько еды…
Мы взяли по какой-то канапешке. И тут же я поймал себя на мысли, что я уничтожил какой-то таинственный порядок, разрушил некую священную гармонию, которая царила среди этого колоссального изобилия. Я торопливо подвинул оставшиеся канапе на тарелке, чтобы заполнить пустоту и скрыть следы своего «преступления».