– Я не опоздала? – спросила она Андрея, не зная, как вести себя с этим странным человеком.
– Нет. Пойдемте ко мне в мастерскую. Они обогнули здание церкви и вошли в деревянный вагончик с одним окошком. В нем сильно пахло скипидаром. На стеллаже, занимавшем всю стену, стояли банки с краской, бутылки со скипидаром и растворителем, лежали куски картона, ДВП, свернутые в рулон холсты. На большом столе красовалась глиняная корчага с кистями.
– Присаживайтесь пока. Я сейчас. Татьяна села на табурет, огляделась. Над кроватью, застеленной пледом, висело несколько этюдов. В основном виды села, реки, церкви. Среди них был один портрет. Портрет Оксаны. Татьяну эта деталь слегка задела.
– Вот это, думаю, в самый раз!
Он держал в руке красную шаль с золотыми, потускневшими от времени разводами. Татьяна, не понимая, о чем идет речь, подняла на него глаза. О Боже! Оказывается, она еще ни разу не посмотрела ему в глаза! Теперь она поняла свою племянницу. Нельзя мужчине иметь такие глаза. Это уж слишком. Банальное сравнение с небесами и родниками абсолютно ничего не значит и ни о чем не говорит. Чудодейственную силу его глаз невозможно ни описать, ни изобразить. Татьяна, очарованная, потрясенная, никак не могла оторвать взгляд от этих васильковых, незабудковых и каких там еще… глазищ. А он, не обращая внимания на ее замешательство, просто не замечая его, раскинул огромную шаль обеими руками, а затем укутал ею Татьяну, будто плащом.
Отойдя от нее на три шага, прищурился и долго смотрел, что-то тихо приговаривая. Затем вновь подошел, снял шаль и завернул в нее Татьяну, но теперь иначе, более свободно.
– Вот примерно так, – тихо сказал он. Татьяна, затаив дыхание, любовалась его бледным, слегка загоревшим, отрешенным лицом, пока он собирал вещи: этюдник, складной стул, шаль, бутылку с минеральной водой и парой пластмассовых стаканчиков…
Они вышли из вагончика и начали спускаться к реке. Остановились на той же лужайке, где вчера утром Андрей делал этюд с церкви, пока Татьяна в это время плавала в Огневке. Андрей поставил стул на середину лужайки, усадил на него Татьяну, накинул на нее шаль, в этот раз прямо на голову, отошел к своему этюднику.
Она наблюдала за ним, не боясь быть застигнутой врасплох за этим занятием, так как уже поняла: художник уходит в работу с головой и замечает лишь то, что его волнует в данный момент. А его волновала, судя по всему, поза будущей Марии. Вновь и вновь он пересаживал Татьяну, меняя ракурсы, наклоны, положение рук, складки на шали. Наконец, измучив натурщицу и доведя ее до белого каления, он приступил к этюду. Писал он быстро, время от времени бросая пристальные взгляды на изнемогающую от жары Татьяну. Вдруг бросил кисть, подошел к ней, снял с головы шаль, бесцеремонно вынул из прически шпильки, распустил по плечам волосы, вновь накинул шаль.
– Мне жарко, – пожаловалась Татьяна.
– Разденьтесь. Снимите сарафан. На вас купальник?
– Да.
– Ну так быстрее. Уходит освещение с правой стороны.
Татьяна прямо тут же сняла сарафан, отбросила его в траву, села на стул. Андрей вновь укутал ее шалью, мягко приподнял подбородок, поправил пряди волос. Татьяна вдруг почувствовала острое желание прижаться щекой к его ладоням, но, естественно, ничего подобного не позволила себе.
– Еще четверть часа – и солнце уйдет. Я имею в виду, поменяется угол освещения. Потерпите.
Через пятнадцать минут он отложил кисть, глубоко вздохнул; не отрывая взгляда от своей работы, вытер тряпкой руки, похмыкал, прищурившись, тихо пробормотал:
– Ничего, вроде получилось. Но нет величия. Слишком обыденно.
Татьяна, не снимая с себя шали, подошла к этюднику, с любопытством посмотрела на этюд. Она не узнала себя в этой женщине. Да и рано было судить. Черты лица еще не прописаны. Но ей понравилось. Привлекала смелая манера художника, его небоязнь цвета, темперамент и тонкое понимание женской сущности.
– А может, мне чуть повыше сесть? – робко спросила Татьяна.
– То есть? – живо отозвался Андрей.
– Как бы на возвышении. Тогда взгляд мой будет «величественным».
– А что? Вы правы. Понимаете, мне надо добиться не величия как такового, не спеси, не надменности, а тихого, всепонимающего, всепрощающего величия духа.
– Понимаю.
Андрей впервые за день посмотрел на нее обычным, мужским взглядом. Татьяна не отвела глаз. А он вдруг смутился, даже порозовел. Кашлянув, наклонился к сумке, достал бутылку с водой и стаканчики, налил в один из них шипучей прозрачной жидкости и подал Татьяне.
– Спасибо.
Она жадно выпила. Он налил еще и вновь подал ей стакан. На этот раз она пила медленно, наблюдая за ним через край стакана. Андрей вымыл кисти, уложил их в этюдник, сходил к реке, помыл руки, весело крикнул:
– А вода как парное молоко! Будете купаться?
– Можно.
Она сбросила шаль и пошла в воду. Вскоре услышала позади себя шум воды и оглянулась. Андрей в одних плавках делал разбег с мелководья в глубину. Потом он нырнул и через довольно продолжительное время плавания под водой оказался на середине реки.
– Плывите сюда! – позвал он Татьяну, все еще стоявшую по пояс в воде. – Здесь вода прохладнее и чище.
– Я знаю! – крикнула она и поплыла, но не к нему, а в другую сторону.
Эта идиллия быстро закончилась. Андрей вскоре вышел из воды, вытерся захваченным с собой полотенцем и начал одеваться.
– Куда же вы? – разочарованно спросила Татьяна и тоже вышла на берег.
– Работа, – коротко ответил Андрей. – Много работы. А искупаться можно и вечером. Я вообще предпочитаю плавать либо рано утром, либо вечером.
– Вы опять будете штукатурить?
– Разумеется. Надо поскорее закончить эту стену и приступать к росписи. Нужно сделать рисунок и хотя бы подмалевок. Доделывать буду потом. Дальше меня ждет другая стена. К осени хочу расписать весь придел. За исключением иконостаса. Там будут иконы.
– Андрей, а можно я буду помогать?
– Вы? А что вы умеете?
– Практически ничего. Но я ведь могу на подсобных работах пригодиться. Например, мусор выносить…
– Ну что ж. Вместе даже веселее. Но чур не мешать.
– Хорошо.
– Пошли к отцу Алексею, пообедаем.
– Он что, сам готовит?
– Ну зачем? У него матушка есть и двое детей. Все честь по чести. Он же православный священник. А это его будущий приход. Осенью примет первых прихожан.
– А где они живут? Неужели в этом флигельке?
– Пока больше негде. Но администрация обещала что-нибудь придумать.
Они поднялись на гору, прошли мимо старого погоста с покосившимися крестами и постучали в двери флигеля.
– Проходите, не стесняйтесь! – ответил отец Алексей, с радушной улыбкой встречая гостей.
На нем были старые брюки и такая же рубашка. И то, и другое заляпано глиной и известью.
– Вот, печку пытаюсь переложить. Дымит, чтоб ей пусто было!
На маленькой кухоньке невозможно повернуться. Печь наполовину разобрана. Рядом сложены в штабель старые кирпичи. Тут же стоят ржавое ведро с водой и корыто с глиной, лежат инструменты.
Из комнаты к ним вышла матушка, высокая молодая женщина с круглым белым лицом, высокой грудью, плавными движениями. Поздоровалась. Андрей познакомил их:
– Это Татьяна. А это наша матушка Ирина. Матушка смутилась. Она была явно моложе Татьяны, лет, наверное, на десять.
– Называйте меня просто Ириной. Хорошо? – попросила она Татьяну.
– Хорошо, – улыбнулась Татьяна.
Пока Ирина собирала на стол, отец Алексей умылся, переоделся в джинсовую рубашку, старые, потертые джинсы и кроссовки.
– А как же вы без печки обходитесь? – спросила Татьяна.
– А зачем она летом? Я на плитке готовлю, – спокойно ответила Ирина. – Ребята сейчас в лагере отдыхают, во вторую смену, так что никаких забот.
Татьяна подумала, что забот у нее, конечно же, полно. Каждый день на плитке готовить для двоих мужчин – это ли не забота?
Перекрестившись, все сели за стол. Сначала съели по тарелке щей из крапивы и щавеля, затем приступили к жаренным в сухарях и сметане карасям с картофельным пюре. Давно Татьяна не ела такой вкусной еды. А может, особый вкус ей придавала теплая, почти семейная обстановка, царящая за столом? Батюшка ел с аппетитом, хваля хозяйку за умение, но не захваливал. Во всем он знал меру: ел с удовольствием, но не жадно, шутил и смеялся, но никого не обижая, не высмеивая.